Вместо предисловия: ПРОЕКТ СБОРНИКА
В.М. Перегудов, 2005г.
Древние греки верили, что время, проведенное человеком на рыбалке, боги не засчитывают ему в счет отпущенного срока жизни. То же самое относится к путешествиям. А если современный человек путешествует под парусами и при этом ловит рыбу, то это лучшее, что может быть в жизни.
Мы на берегу моря. Некоторые сведения обо мне и Матросе. Предупреждение «Фюрера». Распределение обязанностей на судне. Постройка катамарана.
День первый, 29 апреля.
На вокзале прибрежного города Бердянска мы с Матросом выгрузили свои вещи из поезда. К нам подошел местный житель с лицом кирпичного цвета, осмотрел кучу наших рюкзаков, самодельную двухколесную тележку для их перевозки, презрительно усмехнулся и скомандовал: «Грузите все в мой грузовик, сами садитесь в кабину, я отвезу вас, куда надо». Мы посомневались, но согласились, хотя нарушалась чистота эксперимента. Свой «морской крейсер» – разборный двухместный парусный катамаран с резиновыми надувными поплавками мы собирались доставить к морю «на себе». Его вес – 70кг.
Я объяснил водителю грузовика, что нам нужно – тихое безлюдное место на западной окраине города, защищенная от волн бухта, небольшой пляж для сборки, достройки и первого спуска на воду нашего уникального судна. Рядом должны быть: магазин и водопроводная колонка с пресной водой, обязательна и хорошая погода. Абориген хмыкнул, но привез нас именно на такое место.
Бухта оказалась искусственной, образованной строящимися молами. На молах несколько рыбаков и немного прогуливающейся городской публики. Ярко светит южное солнце, с моря дует приятный прохладный ветерок.
Стоим одни на берегу моря. Здравствуй, Море!
Матрос радуется. Он впервые видит Море, по которому ему предстоит «идти». Не мечтать о морских путешествиях к экзотическим островам Южных Морей, а реально ИДТИ ПО МОРЮ. Но страх в его глазах читается. Еще в поезде Матрос сознался, что однажды он был с женой в Ялте и захотел увидеть море не с пляжа, а как настоящий будущий Мореход – с палубы. Для этого он поехал кататься на экскурсионном катере. Как только катер вышел в море, началась качка. Матрос быстро почувствовал серьезный дискомфорт в области желудка и головы, ему стало не до изучения моря и параметров волн .Вообще – ни до чего. До конца плавания Матрос держался ближе к борту и все свои душевные и физические силы тратил лишь на то, чтобы «не опозориться».
Морская болезнь – вещь серьезная и очень неприятная. От нее есть лишь одно спасение – сидеть на берегу.
Мы с Матросом знакомы третий год, но не близко – встречались лишь в турклубе, на регатах и ралли. Мне нравилось, что каждый год он строит новые парусные лодки и постоянно модернизирует их в течение сезона. Я уважаю корабелов.
Матрос просил меня покататься его парусниках, оценить их, покритиковать и, возможно, что-то подсказать. Я это могу, по профессии я инженер-механик, конструктор. Его лодки были хорошими, хотя и сделанными не по-моему. Он тяготеет к легким скоростным судам, на которых можно выигрывать регаты. Но при прочих равных условиях скоростные легкие суда менее надежны и остойчивы – в технике чудес не бывает. В свежую погоду, когда, по выражению Матроса, начинало «приваривать», его лодки иногда ломались и даже кувыркались. Один раз, на регате в Кавголово, и мне пришлось вытаскивать его из холодной воды.
Спустя несколько лет после описываемого «покорения Азова», когда Матрос уже действительно стал настоящим Мореходом и увлекся плаваниями поперек Каспия в одиночку, он, несмотря на уже имеющийся тогда опыт наших совместных морских плаваний, продолжал ходить на легких скоростных судах, и с тем же предсказуемым результатом. В один из переходов он рекорд «пересечения Каспия» по скорости поставил, а в другой раз он очень гордился тем, что «живым остался», и сумел унести с Каспия ноги.
Мое первое знакомство с Морем тоже было неудачным. Два года назад жарким летом я сидел примерно на этом же месте и строил «крейсерский» разборный тримаран с очень килеватым каркасно-надувным центральным корпусом со скоростными обводами и с уютной одноместной рубкой. Тогда я был один.
Однако, что было изобретено для Волги и там оправдывало себя, не подошло для Азова. Носовая оконечность центрального поплавка не всплывала на встречные волны, а протыкала их – азовские волны оказались не только выше волжских, но и круче их, а я этого не знал. Корма была еще хуже – при первом же причаливании на прибое волны легко вкатились по наклонной кормовой палубе в кокпит и затопили его. Не хватало остойчивости – в море судно кренит не только ветер, но и волны. При усилении ветра легкие «гоночные» паруса рвались. Боковые поплавки тримарана были подняты слишком высоко и при перемене галса со страшной силой ударялись о воду, грозя сорвать болтовые крепления. Якорь не держал и полз по дну. Бортовой кипятильник на эстонских горючих таблетках работал плохо, медленно, в сильный ветер из поддувала вырывалось опасное пламя, а вонь от горящих таблеток стояла такая, что болела голова. Надо переходить на баллонный газ. Только само Море мне понравилось.
В тот раз плавания не получилось. Но время я провел с пользой, и даже с удовольствием. Используя окна хорошей погоды, я две недели крутился около города Бердянска, изучал Море, особенности морских волн и «морских плаваний», в том числе, и с ночевками на воде, и занимался своим любимым делом – прикидывал, обдумывал и чертил различные варианты «морских» судов. Время, потраченное на эти изыскания, Боги явно не зачли мне в счет жизни. Я знал, что смогу изобрести настоящий «морской разборный крейсер». Тогда же, среди многих других, возникла идея использовать для моря не тримаран, а катамаран, но не классического типа.
Вернувшись в Москву, я сделал действующий макет такого катамарана и успел до зимы основательно испытать его, с прицелом на море. Результаты испытаний – положительные. Зимой я построил уже настоящий «волжский» вариант катамарана и всю прошлую навигацию гонял его по Волге, постоянно доделывая, переделывая и совершенствуя. К осени это был уже очередной «венец творения», вызывающий зависть всех товарищей, которые наперебой просились «покататься» на нем. Мореходность, управляемость, обитаемость, надежность – все было непривычно высоким. Зимой я без всякого сожаления разломал этот «макет», так как кроме нескольких действительно удачных идей катамаран состоял из одних ошибок, наспех исправленных, и построил уже то, к чему шел – экспериментальный «Морской крейсер». Испытать его решил на Азовском море во время майских праздников.
Маршрут простейший: от города Бердянска – на запад вдоль северного берега Азова – до города Геническа, или, если все пойдет плохо, то «до куда дойдем». С любой точки северного побережья Азова можно добраться до железной дороги.
Катамаран двухместный, и для испытаний мне был нужен «матрос». Не просто товарищ для совместного отдыха с рыбалкой, а «испытатель», способный не только смотреть, но и видеть. Я не исключал, что все две недели отпуска мы опять будем ломаться и чиниться, поэтому испытатель должен быть «рукастым». В море обязательно будут различные аварии и ЧП, в чрезвычайных обстоятельствах испытатель не должен паниковать или изображать из себя «Героя моря». Матрос, по моим наблюдениям, отвечал всем этим требованиям, и я предложил ему составить мне компанию.
Он очень удивился:
– Смогу ли я? Я же в морских плаваниях ни бум-бум! Но если Ты берешь, то я с удовольствием, надо же когда-то начинать готовиться к плаванию в Полинезию, тем более под твоим руководством!
Тогда Матрос еще считал меня очень большим специалистом в морском деле. По сравнению с собой, конечно.
Мой старший друг, Олег Александрович, президент их институтского парусного клуба, узнав, что я беру Матроса в напарники, сильно запаниковал и в своей особой манере, за которую институтский народ прозвал его «Фюрером», напал на меня:
– Ты что творишь?! ...! …?! ..! Да ты знаешь, кого ты берешь?! …!
– Почти.
– Да они же у меня все махновцы, ...! ...! А он вообще – архаровец! Он у меня самый лучший, но разгильдяй, ...! ...! Ты же сам видел, что он в прошлом году вытворял, ...! …! на старт опоздал и всю регату нам завалил! ...! ..! Пока его в руках держишь, он еще нормальный! ...! ...! Но как дурь из него попрет, ..! То и я с ним не справляюсь. Он человек хороший, но такой же, как все мои, ...! ...! У них ветер в голове! …! Я ему все подробно рассказываю, КАК надо идти с тобой через море, а он и слушать не хочет. …! …! Очень осторожно иди. Пока вы не вернетесь, я спать не смогу.
Олег Александрович считал, что именно он, один, за ВСЕ в ответе в нашем маленьком мире. Поэтому «шум» в их институтском парусном лагере затихал лишь поздней ночью, когда «Фюрер» не надолго засыпал, чтобы набраться новых сил.
Мне нравилось мягкое отношение Матроса к Олегу Александровичу. Он никогда не ругался с ним, как другие, очень похоже и смешно передразнивал его, и я чувствовал, что Матрос искренне любит его, уважает, хотя и называет только «Фюрером». Подозреваю, что именно он и придумал ему это прозвище. С Матросом в море должно быть легко.
В поезде, под стук колес, мы распределили обязанности на судне. Начал Матрос:
– Я самоучка, в мореходках не учился, на настоящих яхтах не плавал и матросом никогда ни у кого не служил, …и не собираюсь. А коль я к тебе временно нанялся, то расскажи мне мои обязанности поподробней, а то я своих «матросов» всегда по рукам больно бил, когда они хотели что-то в моей лодке «потрогать».
– Ну, что ж, запоминай, а лучше, записывай:
Первое – матрос должен содержать лодку в идеальном порядке, постоянно ее мыть и «драить». Второе – матрос заготавливает продукты и пресную воду, ведет учет их расхода, следит за их сохранностью и надежностью гермоупаковок, продукты периодически проветривает. Третье – на матросе весь камбуз, т.е. завтрак, обед и ужин. И полдник. И мытье посуды. Четко следи, чтобы в термосах всегда был очень горячий чай на случай дождя, холода или кораблекрушения! Четвертое – матрос должен постоянно осматривать и ощупывать лодку, от носа до кормы, проверять – не ослабли ли где крепления, не перетирается ли какая снасть. Пятое – матрос поднимает и опускает паруса, настраивает их и рифит по указаниям капитана, отдает якорь и поднимает его, очищает якорный канат и якорь от водорослей и ила, при причаливании прыгает в воду и вытаскивает лодку с капитаном на берег, при отходе от берега заходит в воду и выводит лодку на глубину, на ходу постоянно сидит за рулем и четко выдерживает по компасу курс, заданный капитаном.
И тут Матрос задал глупый вопрос:
– А когда ты захочешь порулить, я могу немного отдохнуть?
– Да ты что?! Вид бездельничающего матроса может повергнуть капитана в глубокий шок, а если капитан потеряет работоспособность и ясность мысли, то это опасно для всего судна и оно может утонуть. Вместе с тобой. Да! Забыл сказать, что в штормовых условиях иногда приходится облегчать лодку. Матрос должен сначала выкинуть за борт все малоценные вещи, потом свой личный рюкзак, а потом, без всяких понуканий, прыгнуть за борт сам.
Матрос внимательно посмотрел на меня.
– Может по жребию?
– Нет. Капитан покидает судно последним.
– Понятно...
Я распаковал наши рюкзаки и «пеналы», спокойно собираю катамаран. Ярко светит южное солнце, искрится ласковое море, но оно еще очень холодное. С моря дует прохладный ветерок – не жарко. Матрос делает закупки в магазине, наполняет у колонки бурдюки пресной водой, и все это постепенно переносит к лодке. У магазина стоят два здоровенных флегматичных хохла с коричнево-красными лицами и молча провожают его глазами. Туда – сюда. Туда – сюда. Матрос худой и длинный, на нем рубашка и тонкие тренировочные штаны, ветер раздувает обе штанины и создается зрительное впечатление, что его ноги сильно изогнуты дугой в подветренную сторону. Хохлы не выдержали, окликнули Матроса: «Гэй! Турыст! Не таскай помногу, у тебя уже ноги погнулись!» – и засмеялись, довольные своей шуткой.
Некрещеный катамаран торжественно спускается на воду и отлично себя показывает. Идем по морю! Прекрасное морское плавание! «Волна-убийца». Конец плавания.
День второй. Катамаран собран, закончены последние доделки, слесарные и такелажные подгонки «по месту» и обязательные береговые испытания по полной программе. Мы пообедали и готовы выйти в море.
Перед выходом случилась небольшая заминка. Матрос напомнил, что катамаран впервые спускается на воду, поэтому его надо сначала «окрестить» – дать ему имя, откупорить о форштевень бутылку шампанского и с удовольствием ее выпить.
Мне эти мысли и в голову не приходили, так как я не считал катамаран настоящим судном, а лишь «первым рабочим вариантом», предназначенным для практической проверки различных моих теоретических предположений. Его придется еще долго доделывать и переделывать, может и кардинально. Но вариант, что нам повезет (а вдруг я везучий?), допускал, поэтому пошел на компромисс:
– Если дойдем до Геническа, то приглашаю команду в ресторан и ставлю бутылку лучшего коньяка. А имя действительно надо дать. Объявляю конкурс. Приз – стакан.
Полностью загруженный катамаран спущен носами в воду, грот поднят, стаксель приготовлен к подъему. Ветер встречный – 5-7м/сек. Я мобилизовался, собрался. Можно идти в неизвестность.
Волнуюсь. Море – вот оно, громадное. На самом деле ГРОМАДНОЕ – до горизонта. И за горизонтом тоже Море. По всем правилам ходовые испытания нового судна положено проводить летом при теплой воде и наличии второго страхующего судна. А весной, в нашей ситуации, надо не меньше недели крутиться около бердянского яхт-клуба или спасательной станции, чтобы в случае каких-либо ЧП кто-нибудь мог быстро вытащить нас из холодной воды. А мы в Геническ собрались! Хотя и вдоль берега, но по Морю!
За плавание в Геническ лишь два фактора. Этот катамаран – не первое и не десятое мной построенное судно, и очень хочется верить, что я, как корабел, свой лимит грубых ошибок уже выбрал. Второе, и самое главное, пока за нас сам Бог – ветер дует с моря и берег у нас остается с подветра. Мы сдрейфуем на него даже со сломанной мачтой или кверху килем. И не утонем сразу – поплавков у нас два, прикреплены они к мостику с тройным запасом надежности, в каждом поплавке по две больших аварийных емкости плавучести, а в кокпите, в качестве последнего резерва, два исправных надувных матраса. Я себя уважаю.
А главное, в Море пора! Два года к нему шел.
Командую: «Потащили!». Стаскиваем лодку в воду, отходим от берега на веслах, потом опускаем шверт, я уваливаюсь до полного бейдевинда, выбираю шкот, и мы ИДЕМ ПО МОРЮ ПОД ПАРУСОМ.
Хорошо идем, ходко, дрейф почти не заметен. Пробую привестись круче к ветру. Катамаран и в крутой бейдевинд идет отлично. Делаю первый поворот оверштаг – он получается легко, даже с гоночным «выбеганием на ветер». Второй оверштаг, третий, а здесь уже и наветренный бетонный мол перед носом, разворачиваюсь и иду назад по ветру. Первый поворот через фордевинд. Катамаран свой первый поворот фордевинд делает красиво – все получается без рывков и перенапряжения мачты. Второй поворот фордевинд, третий. Выхожу на середину гавани и начинаю крутиться на месте, описывая круги и восьмерки. Матрос с уважением смотрит на меня, разводит в стороны длинные руки и дает оценку: «Нет слов». Я отдаю ему шкот и румпель.
– Десять минут тебе на освоение лодки, и выходим в Море. Благословенный город Геническ нас заждался.
Я четко вырулил из гавани, и мы в настоящем Море. Здесь красивая чистая и прозрачная морская волна, которая разгонялась от самого крымского берега. Курс – полный бейдевинд, самый безопасный для нас. Катамаран уверенно, с запасом, встречает волны – носы поплавков плавно взбираются на них, «толстые» кормовые оконечности поплавков легко скатываются с гребней, не позволяя им подмять себя. Верхушки волн периодически ударяют снизу по брезентовому трамплину, но удары легкие и ничем судну не грозят. Чувствую, что силовая рама моста катамарана работает с напряжением, но пока выдерживает нагрузки, ничто не ломается. Нет проблем с остойчивостью. Парус прочный и достаточно «жесткий» – четко держит заданную форму, работает не как раздутая простыня, а как настоящее самолетное крыло. Отличное судно! Я его делал.
Погода тоже отличная. С синего неба ярко светит солнце, тепло, скорость на курсе около 8км/час. И мы спокойно и напористо «идем», а не «крадемся» по морю! Курс – прямо на ресторан города Геническа. Прошли уже два километра. Полная идиллия после всех береговых сомнений и опасений.
Сомнения, опасения и даже страхи для нас естественны – опыта хождения по морю на катамаранах у нас не было. Совсем. Такого опыта ни у кого не было. Да и туристских катамаранов тогда почти не было. Ничто не предвещало последующего катамаранного бума. Лишь через два года заводским конструкторам будет сдан прототип первого промышленного разборного ширпотребовского катамарана «Альбатрос».
А наш корявый, но крепенький прадед «Альбатроса» идет по морю. И отлично идет.
С первым плаванием по Морю может сравниться разве только первое плавание под парусами. Еще зеленым студентом, на Селигере, я вооружил три байдарки небольшими прямыми парусами и мы «пошли». Что-то волшебное было в том, что лодка идет сама, а мы не махаем веслами и не трещим мотором. МЫ ЗАПРЯГЛИ ВЕТЕР – потом мне это даже во сне снилось! Правда, на третий день плавания ветер переломал нам все три мачты и чуть не утопил нас вместе с байдарками, а проверенные веками «прямые» паруса оказались просто примитивными. Но впечатления чуда наяву это не испортило.
Матрос указал рукой в море:
– Смотри, какая высокая волна, я таких и не видел.
Я тоже «Таких» не видел. Волна была значительно выше всех соседних, ее гребень покрыт клубящейся пеной, она быстро подошла к нам, развернула катамаран лагом, ее гребень навис над нами и я увидел сквозь пенный гребень волны сверкающее солнце. Наветренный поплавок взлетел к небу, по трамплину сильно ударило снизу, раздался звук «Хрясть!» и волна ушла под ветер. Только тут я догадался привестись, встретил следующую волну носом, потом увалился, скатываемся наискосок со склона волны, а я лихорадочно обегаю лодку глазами. Мачта и парус целы, ванты на месте. Матросу: «Проверь свой поплавок!». Сам осматриваю свой. Целы, не оторвались. Что же хрястнуло? Отдал руль Матросу, полез за кормовой обвес кокпита, перегнулся и осматриваю подводную часть судна. Теперь увидел – нам снесло шверт. Когда катамаран находился на крутом склоне волны и юзом скользил вниз, то на шверт действовала нагрузка не только от паруса, но и от веса всего загруженного катамарана, плюс динамический удар волны в замкнутом пространстве, ограниченном поплавками, трамплином и швертом. Значит, морской шверт надо рассчитывать не как речной.
Конечно, в этом «Хрясть!» виноват я сам. Вместо того чтобы «рулить», я раскрывал рот от изумления. Теперь придется идти на берег.
Перед проходом гребня волны надо приводиться, встречать его носом, потом, еще на самом гребне, пока не потеряна скорость, уваливаться и скатываться наискосок по наветренному склону волны, чтобы опять набрать запас скорости, и снова приводиться. В последующих путешествиях по Азову и Каспию, эту технику плавания в бейдевинд мы с Матросом довели до автоматизма – рулишь, не задумываясь. Но квалификация нарабатывается только опытом, а где его взять, когда мы первый день в море.
А к «хрястям» я привычный. Не доработал головой – будешь работать руками, чиниться. Но слишком уж быстро начались поломки, если так будет продолжаться и дальше, то дойдем ли мы до Геническа?
Однако, Солнце, сверкающее сквозь гребень волны, мы уже видели.
Потом Море дарило нам много Чудес, а это было первым.
Первое причаливание на прибое. Местные обычаи. Специалисты спорят о катамаране. Судно обретает имя.
Ветер с моря, поэтому до берега мы дошли без приключений. В районе Бердянска берег довольно гуманный – глинистый обрыв высотой 10-15 метров, под ним узкий пляж, на который можно вытащить лодку и спокойно переночевать. Волны до обрыва достают только в сильные осенние шторма. Перед берегом ряды мелей, они «ломают» волны, но прибой все же значительный. Выбираю место, где пляж пошире, и иду на него. Парус опускать не стал – чем быстрее пройдем прибойную зону, тем меньше воды нахватаем в кокпит, а ударов о берег наши поплавки не боятся – они «мягкие» и прочные.
Мы с Матросом заранее разделись, я скомандовал: «Дифферент на корму!». Матрос вылез на кормовой багажник. Поразительно сухо, без единой волны в кокпит прошли прибой, и вместе с волной носы поплавков вылезли на берег. Мы попрыгали в воду, каждый со своего борта, ухватились за балки катамарана и хотели тащить его дальше, но не тут-то было. Волна схлынула, и поплавки грузно осели на землю.
Полинезийцы перед выбрасыванием на свои пляжи долго ждут особой волны, примерно такой, которая снесла нам шверт, она действительно выносит их далеко на берег, куда обычные волны не достают. А мы причалили с первой попавшейся. Накатила следующая волна, катамаран пошел легко, но мы с Матросом оказались мокрыми с головы до ног. Метр, еще метр… Неожиданно катамаран сам пошел! Сквозь залитые водой темные очки я разглядел, что вместе с нами его несут два страшно мускулистых парня в плавках, я только успевал командовать: «Вперед!», «Стоп!», «Заворачивай носами в море!» Наконец, прибой позади, мы остановились, я утерся рукавом, хотел поблагодарить нежданных помощников, а они уже далеко от нас, идут вдоль берега и что-то спокойно рассказывают друг другу.
Мы с Матросом смотрим им вслед. Ни здравствуй, ни до свидания. Матрос предположил: «Может здесь принято так? Обычай у них такой, помогать лодки из прибоя вытаскивать?» – «А я откуда знаю? ... А у нас на Волге разве не так?»
Мы разгрузили катамаран, опрокинули его на бок, осмотрели шверт. Починить можно. Я разложил инструменты, запчасти, начали ремонтироваться.
Это наша первая совместная работа. От того, как она пойдет, многое зависит. Сможем ли мы работать вместе? Не переругаемся ли при решении частных технических вопросов? Кроме того, у Матроса есть слабость, которую я побаиваюсь. Он – «изобретатель». Матрос рукастый, головастый, имеет обширный и хорошо оборудованный гараж с небольшим токарным станком, поэтому свои изобретения он воплощает в жизнь быстро и качественно. Он с гордостью показывал мне свое очередное чудо техники и технологии типа «полуавтоматического рифления грота», грота, который он сам же и изобрел. Я с интересом смотрел, подробно выяснял достоинства и недостатки идеи, пробовал поднимать и рифить парус, потом скучнел и спрашивал: «Зачем?? Обыкновенные риф-штерты проще и надежнее».
В начале нашего знакомства Матрос вежливо выслушивал мои замечания, но оставался при своем мнении. Потом вежливости у него поубавилось. После того, как я заявлял, что его очередное изобретение по лаконизму, надежности, универсальности и общему уровню совершенства сильно не дотягивает до классического стального лома, Матрос, оскорбленный в своих лучших проявлениях изобретательского духа, начинал подвергать сомнению мою профпригодность: «Деревня ты сиволапая! Дальше паровоза твоя техническая культура не поднимается!». Матрос работает «ученым» и в своих вопросах, видимо, разбирается, но в технике он темный, ничего не понимает в паровозах, а я вырос на Московской Окружной железной дороге. Потомственный железнодорожник. Знаю, насколько совершенен паровоз – это гордость инженеров мира.
Но все идет хорошо. Матрос не проявляет излишней и утомительной инициативы, а получив задание, не спрашивает, как его выполнить. Так работать можно.
Что находится выше берегового обрыва, нам не видно, а оттуда доносятся голоса, песни, звуки гитары. Сегодня 30 апреля – предпраздничный день, и бердянская публика отдыхает на природе. Северный берег Азова – это Новороссия, наша маленькая Америка. Здесь живут русские, украинцы, греки, бежавшие от турок из Греции, и оставшиеся от Византии, болгары, потомки разноязычных пленников крымских татар, ногайцы и т.д. Язык южнорусский, иногда слышится частично украинский. Люди очень разные, по разному ведут себя. Одни спускаются с обрыва, здороваются, останавливаются в стороне, чтобы не мешать нам работать, молча рассматривают «чудную» лодку. Другие, проходя мимо нас по берегу, деликатно задают один-два вопроса, прощаются и уходят. Потом с обрыва обвалились два специалиста – Моряк и Инженер. Еще подбегая к нам, они заспорили о типе нашего судна, его технических характеристиках, области применения. Наше мнение их не интересует, и мы спокойно работаем, но чем дальше, тем более горячо они спорили, и даже перешли на личности. Выдвигались две версии: первая, что Моряк, это никакой не моряк, а всю действительную службу на берегу какой-то склад охранял, вторая, что Инженер просто тупой и не разбирается не только в морской, но и в обычной технике. Доругиваясь, они покарабкались вверх по обрыву.
Шверт возвращен в рабочее состояние. Починились. Перевернули катамаран килями вниз. Я вскрыл еще одну запасную «упаковку», вынул из нее два старых заслуженных, хотя и немного битых деревянных «шверца» со своего волжского парусного «гига» и установил их на оконечностях подмачтовой балки. Провел снасти для их подъема и опускания. Катамаран так и рассчитывался на два варианта – на ход со швертом и с бортовыми шверцами, какой из вариантов лучше, выясним в этом плавании.
Пошли к морю мыть руки. С первого раза это не получилось – прибой. Пришлось опять, как при причаливании, разуваться и раздеваться, но в этот раз вода показалась нам особенно холодной.
Мы подтащили катамаран ближе к воде, поставили над кокпитом палатку, чтобы в него не залетали брызги. Матрос зажег бортовой газовый кипятильник и готовит ужин. А я сижу и гадаю, как же мы завтра при таком прибое отходить будем? Ветер к вечеру стих. Может к утру и прибой утихнет? Азовское море мелкое, волна долго не держится, так как тормозится о дно. Но вставать надо с рассветом.
Неожиданно обнаружили, что с обрыва к нам спускается кто-то длиннорукий, длинноногий и очень ловкий. Спустился, подбежал к нам, с хода ткнул пальцем в поплавок и воскликнул с украинским акцентом: «О! Да это же маран!» Обежал катамаран кругом, ткнул пальцем во второй поплавок. «Второй маран! Да это у вас катамаранг!! Я на таком в прошлом году плавал! Километров сорок в час делает? К утру до Керчи дойдете?»
– Нет, мы в Геническ идем.
– До Геническа далеко! Вам два дня идти!
Просветив нас, молодой человек так же ловко, по-обезьяньи, покарабкался назад вверх по обрыву.
Мы сидим, ошарашенные.
Матрос ткнул пальцем в свой поплавок и уважительно сказал: «Маран!» Я ткнул пальцем в свой поплавок. «Ба!! А вот и второй «маран», значит, это – «катамаранг»!
Этот визит не имел бы последствий, мало ли людей встречается в путешествиях, но слово «катамаранг» оказалось удивительно прилипчивым. Дня через два обнаружилось, что иначе, как уважительно – «Катамаранг», мы свое судно не называем. Так оно получило имя.
Неприятности со швертом. Все образуется. Как Матрос бросал курить. Совсем не нужный нам шторм. «Моряк, считай любую обнаруженную опасность ближе и серьезней, чем она тебе кажется». Мини-бухта и весенняя Дикая Степь.
К рассвету волна действительно успокоилась. Надо отходить, пока она не выросла вновь. Матрос на газовом кипятильнике готовит завтрак. Я еще раз осматриваю судно и снова обнаруживаю непорядок – за ночь воздух в поплавках остыл, и катамаран заметно осел вниз. Поднятый в горизонтальное положение шверт лег на землю, под серединой шверта, по закону подлости, оказался редкий здесь камень и промял заметную часть его передней кромки. Теперь шверт будет уступать шверцам не только по прочности, но и по гидродинамическому качеству (отношению подъемной силы к силе лобового сопротивления), сравнительных испытаний не получится.
Мы быстро позавтракали. Я надел болотные сапоги, закаленный Матрос разделся до трусов. Мы подтащили катамаран к воде, чтобы носы поплавков были уже на плаву, окончательно загрузили его, стянули в воду, попрыгали в кокпит и пошли на веслах, постепенно удаляясь от берега, прошли мели, опустили правый шверц и идем под парусом вдоль берега.
Курс – не очень крутой бейдевинд, ветер – 4 м/сек, наша скорость около 4км/час. Утро ясное, ветер дует ровно и постепенно усиливается, утреннее солнце греет все жарче – по южному.
А все-таки море сильно отличается от Волги. Волны другие, цвет воды другой, запах другой, окружение другое, лодка ведет себя по-иному, заметно качает. Привыкаем. Начали обживаться в лодке. Каждой вещи находим свое место, все привязываем на случай кораблекрушения, устраиваем себе сидячие и лежачие мягкие рабочие места, проверяем работу радиоприемника, пеленгуем Бердянскую радиостанцию. Матрос формирует «расходный» продуктовый мешок, а я раскладываю по бортовым карманам «ремнабор», чтобы до любой нужной вещи можно было дотянуться в темноте или с закрытыми глазами. На «обживание» судна обычно уходит первая половина первого ходового дня.
Присматриваемся друг к другу. В гонках и в клубе человек один, а в быту он может оказаться совсем другим. А нам две недели сидеть рядом, бок о бок, как космонавтам. Даже если мы не понравимся друг другу, то с лодки не спрыгнешь.
Отмечаю легкомыслие Матроса, о котором меня предупреждал «Фюрер». Матрос достал блок своих сигарет, надорвал его, положил одну пачку в карман – просто так, без полиэтиленового пакета(!), а весь блок, ни во что не запаковывая(!), бросил в свой матерчатый (водопроницаемый!) рюкзак. В море легкомыслие опасно, поэтому провожу воспитательную работу. Достаю из его рюкзака блок сигарет и объясняю: «После первой же волны в кокпит, или оверкиля твои сигареты пропитаются соленой водой и будут непригодны к употреблению. Их придется выбросить за борт. Чтобы потом не мучаться, делаю это сейчас». Я сделал широкий жест, будто выкидывал блок в море, но в конце закруглил траекторию и опустил его к себе на колени. Положил блок в полиэтиленовый пакет, завязал его, положил во второй пакет, тоже завязал и спрятал в свою гермоупаковку.
– Так что теперь из курительных принадлежностей у тебя остались только губы.
Матрос с минуту осмысливал увиденное и услышанное, а потом начал бурно радоваться:
– Забирай эту отраву! Наконец-то я курить брошу! И весь оздоровею! И болеть ничего не будет! А жена моя как обрадуется, когда я вернусь с моря и уже не курю!
Но Матрос рано радовался.
Каждый год, даже в десятом майском плавании, эта попытка бросить курить повторялась лишь с небольшими вариациями. Сначала я конфисковывал обреченные на намокание и пропадание сигареты, либо Матрос сам просил забрать их у него, снова бурно радовался за себя и за свою жену, лихо выкуривал свою «последнюю» пачку, терпел день-два, потом начинал требовать свои сигареты назад. Я напоминал ему, что слово капитана – кремень. Он обзывал меня жмотом, куркулем и другими разными нехорошими словами, вплоть до того, что у меня рожа татаро-хохлятская, хотя сам он – чудь белоглазая. Потом Матрос пытался из меня, капитана, выжать слезу: «Ты бычок не выкидывай в море, он большой, я докурю».
Постепенно в лодке все обустроили, стало удобно сидеть, рулить и заниматься другими делами. Ветер усилился, скорость хода увеличилась, правда, подросла и волна, но катамаран идет спокойно. Привыкаем к нему. Рулит, в основном, Матрос. Он автолюбитель с большим стажем и навыки рулежки осваивает быстро. Быстрее меня.
Слушаем радио. Сразу выяснилось, что у нас с Матросом совершенно разные вкусы. Договорились – у кого приемник, тот и заказывает музыку.
К обеду погода изменилась – наползли тучи, ветер усилился и временами стал посвистывать в вантах. Явно приближался атмосферный фронт. Берег пока очень плохой – 8-12-метровый глинистый обрыв совсем без пляжей. До ракушечных пляжей перед Обиточной косой осталось немного, километров 15, но в первый же день влетать во встречный шторм на неиспытанном судне я не хотел. Это против всех писаных правил и «Неписаных правил хорошей морской практики». Скомандовал Матросу:
– Ищи «дырку» в береге и будем приставать.
Матрос долго изучал берег, потом передал мне бинокль.
– Смотри сам. Вон настоящая бухта.
Я лег в дрейф и стал рассматривать эту так называемую «Бухту». Потом подошли к ней поближе.
Видимо, несколько лет назад от берегового обрыва откололся «глиняный айсберг» и упал в море. В береговой стенке образовалась мини-бухта с покатым пляжем, на нем мог уместиться наш катамаран. Но при сегодняшнем ветре с моря это – ловушка. А что если к вечеру начнется настоящий шторм? Вытащить катамаран наверх нет никакой возможности – слишком круты стенки бухты. Но следов «глиняного айсберга» на воде нет, значит, его размазало по дну, и образовалась мель. Это видно и по характеру бурунов. Волны перед бухтой ломаются и ночью не размажут нас по стенкам бухты. А если пойдем пятнадцать километров против встречного шторма, и что-то опять сломается, то придется приставать непосредственно к обрыву без всяких бухт и пляжей. Это будет так называемое «Безвыходное положение», в которое настоящие капитаны не попадают.
– Больше ждать нельзя. Идем на берег!
На этот раз мы уже заранее, метров за тридцать от берега отдали якорь. Быстро травя якорный канат, спустились к бухте, вытащили катамаран, огляделись. Носы поплавков упираются в глинистый обрыв, волны доходят до кормы поплавков, ширина бухты – метров пятнадцать. Ветер в бухте закручивается и по спирали поднимается вверх – хлопья белой морской пены кружатся в воздухе, как большие снежинки. Второй якорь я глубоко забил в грунт и привязал якорный канат к носу одного поплавка, с другой стороны забил в грунт запасной стрингер и привязал к нему второй поплавок. Теперь катамаран расчален тремя тросами и никуда не денется, даже если волны затопят бухту. На сколько может подняться уровень воды из-за ветрового нагона? Вряд ли высоко, разгон волны всего 120 километров. Это не Северный Каспий, где Море гонялось за нами по берегу.
Теперь эта бухта – наш дом. Мы поднялись вверх по обрыву и пошли осматривать окрестности. А там совсем другой мир. Тепло и сухо, хотя и ветрено.
По краю обрыва проходит грунтовая дорога. Через десяток лет она обрушится в море. За ней метров сто девственной весенней Дикой Степи. Дальше озимое поле. Начало мая, а озимь уже выше моей коленки – Юг!
Гуляем. Весенняя Дикая Степь действительно красива. Мы, жители срединной России, считаем, что наша родина – лес, поля и перелески, а ведь и здесь есть частичка нашего родного. Родины. Матрос, посмеиваясь, спрашивает меня:
– Что, червячки заговорили?
– Какие червячки?
– Маленькие такие, гены называются. Ты еще полынь сорви и понюхай.
Он степь не понимает.
А ветер все дул. На берегу моря он воспринимается совсем по иному, чем на берегу Волги. Минут двадцать мы определяли его скорость – пускали по ветру сухие травинки, засекали время и замеряли расстояние, которое они пролетали. На порывах доходило до 14 м/сек.
«Моряк, бойся не моря, а берега». Мы демонстрируем местным рыбакам уникальные возможности «Катамаранга». Нас догоняет наш знакомый сейнер и доводит Матроса почти до инфаркта.
Встали рано. Пушечный грохот ночного прибоя меня утомил. Врачи говорят, что шум прибоя успокаивает, но после этой ночи прибой на меня действует иначе. Мне хочется бежать!! Либо подальше на берег, либо – в море.
Осмотрел лодку. Все нормально, но нет одного болотного сапога. Вечером я закрепил сапоги на корме. Один цел, а другого нет, смыло. Снял штаны, прошел босиком по прибою вправо-влево. Нет. Небольшая плата за такую ночь. Бежать!!
Быстро отчалили, подтянувшись по якорному канату на глубину. На ходу вскипятили чай и позавтракали.
Ветер с моря, к утру он утих до 4м/сек. Курс – галфвинд. Волна меньше метра высотой. По густым облакам видно, что такая погода будет до обеда, ветер не стихнет до штиля, и мы доберемся до конца глиняных «стенок». Правда, идти лагом к волне оказалось не очень удобно, поэтому идем сначала в полный бейдевинд, удаляясь от берега, потом в бакштаг приближаемся к берегу до прибойной зоны, потом снова уходим в море.
Солнца нет. На воде холодно, мы сидим в телогрейках и в меховых зимних шапках.
В девять часов утра на берегу показалось село, напротив села сейнер на якоре, у воды стоят мужики и смотрят на нас. Парус увидели!
Один из мужиков помахал нам рукой. Мы ему ответили. Чем дальше мы шли, тем оживленнее вел себя мужик. Он не только махал руками, но и что-то кричал, а разве услышишь на таком расстоянии? Мы идем. Мужики, уже не один, а несколько из них машут руками. Мы задумались, тоже помахали и идем дальше. Уже все мужики размахивают руками, что-то кричат и на что-то указывают. Внимательно смотрю вперед. Впереди чистое море, справа мужики на берегу, слева, далеко от берега, их сейнер на якоре. Все нормально. А они размахивают руками, кричат.
Матрос тоже кричит:
– Трос!!! Трос прямо по курсу!!!
Я потянул удлинитель румпеля на себя, лодка уверенно пошла на поворот оверштаг, всматриваюсь, действительно, туго натянутый стальной трос идет от мужиков в сторону сейнера. Трос то показывается над водой, то накрывается волной. Плавно добираю румпель, поворот оверштаг, к нашему счастью, получается с первого раза. Мы идем уже ОТ ТРОСА. Пронесло.
Уходим от троса. Откуда он взялся? Ставная сеть? Но нет положенных вех или буйков. Может трос тянется от сейнера до берега? Зачем? Мужики на берегу успокоились – им не придется садиться в лодку и идти спасать нас.
Когда привычно идешь вдоль берега – это одно состояние, а когда носы поплавков направлены прямо в Открытое Море, темно-серое, холодное и неспокойное, то настроение совсем другое. Сейнер довольно далеко от берега, и до него нам лавировать и лавировать. Можно сделать два длинных галса, а можно несколько коротких. Выбираю короткие.
Поворот, и мы снова идем в сторону троса. Подошел к нему довольно близко, уже без паники рассмотрел его – трос немного заглублен в воду и открывается лишь во впадине волны, по внешнему виду он новый, в смазке, может на нем и нет торчащих проволочек. Еще один отлично выполненный поворот – и мы идем от троса. Рыбаки на берегу с уважением смотрят на нас, видимо впервые видят лодку, которая так четко делает повороты оверштаг и ходит круто к ветру. Небо над нами серое, а над сейнером темно-серое, свинцовое. Очень не хочется в открытое море! А потом еще долго возвращаться от сейнера к спасительному берегу…
Уточняю у Матроса:
– Какая у нас осадка?
– Чуть-чуть да маленько.
– Тогда будем прыгать через трос.
– Как скажешь.
– Диспозиция такая: подходим к тросу, я уваливаюсь до бакштага, поднимаю свой шверц, ты поднимаешь до отказа баллер с рулем, чтобы баллер полностью вышел из воды, приподнимаешь не до конца перо руля, потом ждем волну повыше, на ее гребне я привожусь и идем через трос. Ты сначала дифферентуешь лодку на корму, чтобы носы поплавков вышли из воды, а потом прыгаешь на нос, чтобы корма легко сошла с троса. Потом проверяем целостность поплавков и идем дальше.
– Нет проблем.
Все прошло по плану. Задранные вверх носы поплавков подмяли трос, скрежетнул по тросу недоломанный шверт, о котором я забыл, коротко звякнуло откинувшееся назад перо руля и мы на другой стороне. Осматриваем поплавки, смотрим, нет ли пузырьков воздуха за кормой. Все чисто. Ложимся на курс и гордо смотрим на берег.
На берегу гоголевская немая сцена.
Наши груди сами выпятились вперед, демонстрируем рыбакам свои медальные профили. Слаб человек.
Матрос первым не выдержал стиля, снял свою ушанку и помахал ей рыбакам на прощание. Они ответили.
Часа через три мы снова встретились с этим сейнером. Идем без всяких приключений, на руле Матрос. Внимательно высматриваем по курсу разные «торчки» – рыбацкие вехи, буйки, сети и загадочные тросы, натянутые поперек моря. Неожиданно улавливаю посторонний звук. Пытаюсь понять – что это? Но впереди все чисто. Матрос тоже заволновался, стал крутить головой. Неожиданно рядом с его бортом вырос здоровенный железный и местами ржавый нос судна, мы вскочили, я невольно к румпелю потянулся, хотя на руле был Матрос. Параллельным курсом в десяти метрах от нас идет наш знакомый сейнер. Человек пять рыбаков, облокотившись о леер, молча нас рассматривают, из рубки тоже смотрят. Подкрались на малом ходу, чтобы разглядеть нас получше. Матрос, нервно:
– Здорово!!
– Здравствуйте. Ловко вы ходите.
– Стараемся.
– И не страшно на такой утлой?
– Пока не разваливается.
– А если в «погоду» попадете?
– Так и сейчас хорошая погода.
– Нет. ...В шторм если попадете?
– А мы на берег убежим.
– А...
Я оглядел их посудину. Это в носу она такая высокобортная, а в середине борт низенький. Посочувствовал рыбакам:
– А вас самих-то в шторм тоже здорово бьет.
– Еще как! – посерьезнели рыбаки. – В «погоду» мы тоже за косами отстаиваемся.
Распрощались. Сейнер загрохотал мотором и ушел вперед.
В начале мая в море пусто – только два наших судна. Дальше мы так и шли параллельными курсами. То они нас обгоняли и приветствовали, то мы их, когда сейнер вставал на якорь, и рыбаки работали со своими сетями.
А Матрос долго не мог успокоиться: «До чего же здесь спокойные люди! Подкрались к нам незаметно, будто так и положено, а меня чуть инфаркт не хватил!»
Азовские волны-стенки. Конец морского «органа». Морская болезнь. Поиски «перетяги» через косу. Знакомство с Обиточной косой и волок.
Погода определилась. Через дымку на небе слабо светит солнце, упругий ветер с моря – 8 м/сек, холодно. Телогрейки и зимние шапки не снимаем. У города Ногайска береговые обрывы кончились, и мы идем вдоль многокилометровых песчано-ракушечных пляжей – берег нам теперь не страшен. На берегу видны легкие домики пансионатов, курортники в них приедут в июне, когда в море можно будет купаться. Отдыхаем, слушаем радио.
Перед Ногайском берег загибается к юго-западу, поэтому приходится идти в крутой бейдевинд. Неудобств – два. Ветер все время дует в одну скулу и приходится по особому заматывать шерстяной шарф и поднимать капюшон штормовки, ограничивая тем самым обзор с наветра. Мерзнет рука на румпеле, порулишь минут десять и руку тяжело разжать. Я достал брезентовую «костровую» рукавицу и мы стали передавать ее друг другу вместе с румпелем. Вторая неприятность стала уже привычной – крутые волны. Они невысокие – до полутора метров, но очень уж крутые, как стенки. Перевалишь через одну, а навстречу вторая. Снова карабкаешься на нее, потом летишь вниз, не успеешь разогнаться, а перед носом следующая стенка. Не морское плавание, а какое-то скалолазание.
«Катамаранг» выше всякой критики. Более того, он даже оказался способным к самосовершенствованию. Когда волны набрали силу, катамаран стало ломать и крутить на косой волне во все стороны. Справа – налево, слева – направо, вдоль и поперек. Все соединительные узлы скрипят, гудят и скрежещут. Матрос даже выразил недовольство: «Не лодка, а орган какой-то. Ночью пушечный прибой, днем эта «музыка».
Кончилась она неожиданно. Снова раздалось «Хрясть!» и лопнула диагональная стяжка левой фермы кокпита. Матрос кинулся ее чинить, достал запасные тросы, вопросительно смотрит на меня. Я к аварии отнесся равнодушно. Стяжка была сделана из прочной лыжной палки, чтобы ее разорвать, требовалось усилие более 500кгс, здесь веревочками и шинами не поможешь. «Замотай конец диагонали тряпкой, чтобы она ничего не пробила, и будем ждать».
Через двадцать минут лопнула такая же стяжка с моего борта. И сразу захорошело. Исчезли писки, визги и скрежетания – замолк «орган». Теперь в мостике катамарана совсем нет ферм, и он может изгибаться и скручиваться во всех направлениях, как и привычные для меня катамараны из двух байдарок. Нос одного поплавка, взбираясь на гребень волны, задирается вверх, нос другого поплавка еще опущен вниз, мост катамарана упруго изгибается, как «ветка сакуры», а потом распрямляется и готов к встрече с новой «стенкой».
При плавании по крутым волнам встал вопрос о морской болезни. Я не знаю, подвержен ли я ей сам, может я счастливое исключение, а Матрос точно знает, что он «подвержен», и сначала настороженно затих. Я тоже жду. Если начнутся неприятности, то придется раньше времени приставать к берегу. Но ничего особенного не происходит. А когда разломались две фермы, то Матрос совсем ожил, радуется:
– Ты смотри, как у нас поплавки вверх-вниз летают, а мне ничего!
– Так это поплавки «летают», но они расположены по бокам и колеблются в разнобой, а ты сидишь посередине, и тебя просто не качает.
Идем, все хорошо. Теперь ясно, что эти волны мы можем давить сотнями. Матрос даже изображает из себя «Героя моря»:
– А не сварить ли нам горячий обед, а то холодно?
– Эксперимент – дело святое. Вари.
Матрос завел бортовой газовый кипятильник и через двадцать минут мы с удовольствием ели горячий суп с тушенкой, потом пили такой же горячий чай. Правда, чай из бердянской воды …своеобразный. Не чай. В старой Москве со всех окрестных трактиров ездили за ключевой водой для самоваров на наш пруд, у которого я жил, он так и назывался «Пруд-ключики». А у нас для чая бердянская «минералка».
Начиная с Ногайска, стали появляться рыбаки на резиновых и деревянных лодках – ловят бычков на удочки. Мы подходим к ним и расспрашиваем о местонахождении «перетяги» через Обиточную косу. Узкая коса тянется на двадцать пять километров, и нет никакого смысла объезжать ее против встречного ветра, а потом возвращаться назад. Лучше сделать, как местные, перетащить «Катамаранг» через косу и дальше идти вдоль берега Обиточного залива.
Аборигены в один голос утверждают, что «перетяга» рядом, вон там, и машут рукой вперед. Мы уже половину косы прошли, а «перетяги» нет. Никаких примет. Лишь ровный низкий ракушечный берег, за ним угадывается море, но какой ширины коса – непонятно. Ширина «перетяги» метров двадцать, в шторм через нее перекатывают волны. Так и не нашли ее.
Я отчаялся и направил катамаран прямо к берегу. 20 метров или 50 – какая разница? Судно у нас легкое, а до вечера далеко. Матрос согласен. «Хоть по берегу побегаем, согреемся».
Несмотря на прибой, гораздо более сильный, чем у глиняных стенок, так как перед косами нет мелей, причалили удачно и совершенно сухо. «Сухость» катамарана меня радует и удивляет. До этого все мои лодки были достаточно «мокрыми», а здесь я изобрел то, чего сам не понимаю. Надо разобраться, а то второй раз так хорошо не получится.
Мы отнесли катамаран от воды, заякорили его и пошли осматривать косу.
Осматривали ее перед волоком долго.
С тех пор совершенно забытая Богом и людьми необитаемая Обиточная коса стала нашей любимой.
Божья благодать. Встреча с местными рыбаками. Наша первая азовская уха. «Чудесам в море места нет – если встретилось что-то непонятное, обязательно разберись, что это». Я разбираюсь и изобретаю «чудо-якорь».
Вечер. Мы перенесли лодку и все вещи на северо-западный берег Обиточной косы. «Катамаранг» полностью готов к завтрашнему плаванию. Ветер затих. По воде от нас на север идет лишь мелкая темная рябь, но от юго-восточного берега косы доносится монотонный грохот прибоя.
Мы поужинали, устроились удобно на надувных матрасах, глядим в постепенно темнеющее небо. Оказывается, во время испытательных плаваний можно не только «ходить», совершать подвиги или терпеть горе, но и просто испытывать удовольствие. Лежим, молчим и счастливы. Даже разговаривать не хочется – до того всего так много.
Но долго хорошо не бывает. В чистый вечерний звуковой фон вклинились посторонние звуки. Прислушались – человеческие голоса.
Закон воды суров – если слышишь беспорядочные крики, то спеши на них. Я, на всякий случай, схватил бухту капронового троса, и мы с Матросом побежали на юго-восточный берег. Прибежали. Из прибойных волн нам навстречу, с трудом и барахтаньем, выходят два мужика в телогрейках и тянут на веревочке надувную лодку. «Что случилось?». – «Да бычков ловили, припозднились, назад плыть побоялись, думали по косе пешком дойдем, а у берега нас так закрутило, что лодку вместо шляпы надело». Второй рыбак, круглолицый и жизнерадостный, уточнил: «Это ему надело, а я ничего! Только вода больно холодная». Матрос, с неподдельным горем в голосе: «И рыбу утопили?». «Нет, у нас все привязано».
Я посмотрел на Матроса, он кивнул и пошел к катамарану. И он, и я тоже иногда выходили «пешком из моря» и знаем, что делать в таких случаях.
Я помог рыбакам оттащить вещи от прибоя, подождал, пока они разденутся и выжмут одежду, предложил: «Прошу к нам в гости. Мы вас согреем».
Пришли. Стол накрыт, чай в кипятильнике дымится, бутерброды намазаны, симметрично стоят две наши кружки и два колпачка от термосов, физиономия у Матроса радостная и хитрая – он знает, что я полезу за своим морским «штормовым» ромом.
Горячий чай с ромом подействовал быстро и стандартно – рыбаки враз согрелись, повеселели, оживились, руками замахали. «Да чего там чай, давай юшку сварим! У вас вон как быстро кипит!» Они открыли свой объемистый мешок с бычками, отсыпали часть, быстро их почистили, а у Матроса в кипятильнике уже кипит вода для ухи и опять четыре кружки очень красиво расставлены.
Матрос без труда перевел разговор в нужное ему русло. Методика у него простая: «Я подхожу к местным, которые действительно рыбу вылавливают, прикидываюсь «валенком» и начинаю задавать им глупые вопросы. Они мне кое-что рассказывают, я делаю вид, что не понимаю и переспрашиваю. Они рассказывают подробней, потом еще подробней, а потом выдают «валенку» такие секреты, которые и от соседа скрывают».
– Вы бычков на червяка ловите?
– Можно и на червя, но лучше на сало. Самое главное – поймать первого бычка. Потом режешь его тонкими ломтиками, как колбасу, и насаживаешь на крючок. А там уж не зевай – они ходом идут.
– Крючок один или можно два?
– Сколько хочешь! Один крючок – один бычок. Два крючка – два бычка. Три крючка – три бычка. Только на три ловить не стоит, третий бычок иногда задерживается, а за это время первые два слишком глубоко свои крючки заглатывают.
– А подсекать надо?
– Да! Чем быстрей, тем лучше. А прозеваешь, то потом крючок из пасти плоскогубцами доставать будешь.
Смешнее всего, в том числе и о плоскогубцах, что это оказалось не рыбацкой байкой, а правдой. В следующем году в Казантипском заливе мы ловили бычков именно по этой технологии. «Три крючка – три бычка!». Целый мешок наловили. А куда их девать? Уже на второй день мне пришлось категорически запретить всякую рыбалку. У Матроса – горе. Он ходит зигзагами по берегу, не только лицо, но и вся его длинная фигура – олицетворение рыбацкого «ГОРЯ».
Под рыбацкие рассказы я в одиночестве перешел на другой берег косы. Лодка рыбаков несколько часов стояла на якоре, и ее не снесло на косу. А ветер и волна были серьезные. Мой якорь пополз бы. Именно поэтому вчера я побоялся ночевать в море на якоре за полосой прибоя и полез в эту дурацкую «бухту» с ее пушечным грохотом. Когда надувную лодку вытаскивали из воды, я мельком заметил какую-то совсем несерьезную, игрушечную 5-рогую кошку, сваренную из тонких стальных прутков, общим весом около 1 килограмма. И она держала их лодку! Чудеса. В чем секрет?
Кошка с якорным канатом лежала рядом с лодкой. Я кинул ее в песок, потянул за канат, рога зарылись в ракушку, и якорь уперся. Я потянул сильнее, якорь зарылся еще глубже, в грунт ушли не только два нижних рога, но и тренд, заработали и боковые рога, как на нашем якоре Нортхилла. По моим субъективным ощущениям держащая сила кошки была такая же, как и у моего якоря, хотя она значительно легче. Пошел в прибойную зону, где грунт утрамбован, кинул кошку. Острые рога без лап легко пробили поверхностный твердый слой песка и ушли в глубину, якорь встал. Мой первый якорь, купленный в магазине, легко скользил по такому грунту, лишь слегка царапая его.
Матрос и рыбаки разговаривали все громче (ром я оставил без присмотра) и потихоньку дрейфовали к моему берегу. Несерьезные бычки были давно забыты, и они в деталях обсуждали способы поимки благородного азовского калкана и разных местных осетровых. А я все забрасывал и вытягивал якорь, забрасывал и вытягивал, пытаясь разобраться в чудесах. В своё первое посещение Азова я на собственном опыте убедился, что якорь – это действительно «Последняя Надежда Моряка» – недаром моряки якорем себя метят. Свой магазинный якорь мне пришлось выбросить и использовать вместо него тяжелое колесо от грузовика. Я много читал, смотрел все якоря на лодках товарищей, сам экспериментировал, даже несколько усовершенствовал наш якорь Нортхилла. Точно такую же кошку я мельком видел брошенной на берегу в Бердянске, но очень большую, для солидного судна, еще поразился ее несуразности. Значит, это не импровизация, а настоящая конструкция, отработанная десятилетиями.
Рыбаки собрали свои вещи, сдули и свернули надувную лодку, упаковали ее в мешок, туда же ушел якорь-кошка. «Не пробила бы НЕ складывающаяся кошка-раскоряка своими острыми рогами резину...». И тут, наконец, все сложилось в моем мозгу, как детская игрушка-головоломка, и даже с реальным звуком защелкнулась.
Все просто, как правда. Кошка легко уходит в грунт не из-за своего веса, а из-за отсутствия лап и остроты тонких рогов. ПЛОЩАДЬ ЛОБОВОГО СЕЧЕНИЯ всех деталей кошки небольшая, поэтому она легко пробивает верхние разрыхленные слои дна и уходит до плотного грунта. Якорь должен не «ЦЕПЛЯТЬСЯ» за грунт, который бывает разного качества, а должен «ЗАРЫВАТЬСЯ» в грунт, пока не встретит в глубине неодолимого препятствия – в этом секрет! Но сама идея «кошки-раскоряки» – порочна. Якорь должен быть классического «адмиралтейского» типа, но делать его надо не по классическим канонам, а по принципу этой кошки. Адмиралтейский якорь легко складывается в плоский, поэтому безопасен для лодки и удобен! Площадь его лобового сечения будет В НЕСКОЛЬКО РАЗ меньше, чем у рыбацкой «азовской кошки», значит, он пробьет и поверхностные, и средние слои грунта, и уйдет в глубину до скального основания дна моря. Его держащая сила, если он уйдет в глубь Земли, неограниченна. Определяться она будет уже не весом якоря, а лишь его механической прочностью. Это и будет «Якорь–мечта». Неужели я, на этой «Богом забытой» Обиточной косе сделал Изобретение? Древние мудрецы советовали: «Не верь себе». А я и не верю. Приеду домой, сварю этот якорь весом 1кг и испытаю!
Но! Сразу по приезде в Москву пришлось полностью перестраивать катамаран с учетом появившегося опыта. Потом был летний отпуск в Карелии. «Камаранг-2» блистал и в Карелии, но критических замечаний и идей накопилось уже столько, что осенью пришлось строить «Катамаранг-3», совершенно заново, с нуля. Работу форсировали – очень хотелось испытать на воде до зимы новые решения и основную ходовую часть. А когда я сварил якорь-мечту, то наступила зима, все водоемы замерзли – испытывать негде. Весной лед растаял, но в апрельской предъотъездной суете снова было не до якоря.
В следующем мае, как только мы принесли свои рюкзаки на берег моря, я распаковал один из них, вынул «якорь-мечту», привязал к нему канат, раскрутил его как спортивный молот, и закинул в море. Потянул за якорный канат. Якорь прополз примерно метр и встал. Я уперся, якорь тоже. Я уперся изо всей силы, якорь ни с места. Я вспомнил, что я еще почти действующий штангист, и уперся со сверхсилой. Как у богатыря Святогора мои ноги по колена ушли в песок, но якорь стоит. Матрос, с интересом наблюдая мои упражнения, развел длинные руки в стороны и одобрительно сказал: «Нет слов». Я сделал бурлацкие лямки, и мы впряглись в них с Матросом вдвоем, встав лицом к якорю. Он ни с места. Мы тужились, песок уходил из-под ног, мы падали, по очереди и вместе, результат тот же. Вдвоем мы развивали силу 150-250кгс, а вес якоря 1кг! «Якорь-мечта».
Сидим на песке, отдуваемся. Я потрясен.
Матрос спрашивает ехидным голосом: «А как же его теперь доставать будем? Придется тебе в воду лезть». Потом он поскучнел и стал цитировать меня: «Капитан не должен в холодную воду лазить, он может простудиться и потеряет работоспособность, а это опасно для всего судна. А если матрос простудится или даже умрет, то потеря для судна небольшая. Придется мне раздеваться». Матрос начал раздеваться. В две головы не сообразили, а зачем нам сейчас этот якорь нужен? Завтра утром вывели бы по якорному канату катамаран в море и подняли бы якорь с него. Но не все так быстро соображают.
Внешне обстановка курортная – ярко светит южное солнце, сверкают море и белый песок, дует теплый ласковый ветерок с крымского берега. Но ветер относит от нас поверхностный прогретый слой воды в море, а по дну моря, на место теплой воды приходит глубинная холодная вода 6-8°С. Матрос, как только ступил в воду, стал громко вскрикивать. А я сижу и думаю.
У классического адмиралтейского якоря отношение держащей силы к весу лежит в пределах 4-10, в зависимости от грунта. У лучших «якорей с повышенной держащей силой» это отношение достигает 10-15. Якоря изобретали тысячи людей, тысячи лет. При определенных способностях инженер может превзойти стандартный результат на 10-30%. Талантливый изобретатель может перебить его в 1,5-3 раза. Но перебить устоявшийся за многие века результат в 10-20 раз, да еще вслепую, с первого раза, с лету в яблочко, и не особенно задумываясь! Тут простого таланта мало.
Матрос, громко ругаясь, дошел до якоря, тянет его вертикально вверх, ледяная вода по грудь. А я сижу на теплом песке и завидую ему светлой завистью. За свои 36 лет я ни разу не видел вблизи живого гения, а Матросу стоит лишь оглянуться. Он будто услышал мои мысли, оглянулся. Лицо злое, жилы на шее натянуты, глаза выпучены и при этом еще высказывает прямо, по-матросски, все, что он думает о моем якоре, его держащей силе и обо мне лично.
Все правильно. Гениев никогда не признавали при их жизни.
Идем по Обиточному заливу. «Не суетись в море». (Моряк должен быть в меру ленив.) Погода портится. Шторм. Снова азовские «стенки» в море и на берегу. Холод. Я не знаю, что делать. Спасительная деревня.
Нам предстоит обогнуть по периметру весь Обиточный залив и идти дальше вдоль обрывистого северного берега до села Степановки. Только после Степановки начнутся безопасные пляжи. Это около 80км. Вряд ли мы их сегодня пройдем – нет ветра. На нашей карте по северному берегу моря показано несколько деревень, а у каждой деревни должен быть свой «спуск» к морю, вот на них и будем спасаться в случае чего.
Утро. Светит солнце, тепло, мы сидим в одних тренировочных штанах и ковбойках. Ветер юго-западный, пока попутный, но очень уж слабый – около 1,5 м/сек. Наш курс – вдоль берега Обиточного залива. Берег имеет вид крутой дуги, поэтому, чтобы сократить путь, держусь от него довольно далеко, но так, чтобы он всегда был хорошо виден. Отрываться от берега пока страшно, хотя погода хорошая.
Матрос долго рассматривал карту, сделал плохой вывод:
– Опять будем ночевать у обрыва на прибое. Ползем как черепахи. Может, давай погребем?
– ?! ...Погреби, а я порулю.
Матрос взялся за весло, и скорость увеличилась на 2км/час. Матрос бросил весло, укдивился:
– Чего это я? Наверное, на солнце перегрелся.
– Точно. День длинный, еще десять раз все переменится. Весна!
Матрос согласен и, как Касандра, пророчествует:
– Это с утра тихо, а потом так приварит! До слез.
По мере того, как берег загибался на север, потом на северо-запад, а потом и на запад наш курс менялся от фордевинда до полного бейдевинда, ветер окреп до 6-8м/сек, идем ходко. Глотаем километры.
На небе появились сначала белесые облака, а за ними и тучи. Потом пошел небольшой дождь. Мы надели поверх рубашек непромокаемые плащи. На всякий случай убрали стаксель – при каких-либо неожиданностях с одним гротом управляться легче, чем с двумя парусами.
Идем в бейдевинд левого галса параллельно берегу. Катамаран довольно легко давит волны, они невысокие – около 1м, но крутые, мотает нас здорово, но мы идем, ходко, ничего не ломается, в случае аварии волнами и ветром нас прибьет к берегу, хотя и неласковому, он снова стал обрывистым.
Глинистый берег – это не скальный, перед ним мелко, в случае аварии нас не сильно стукнет и не утопит, хотя Горя хлебнем. Когда берег начнет загибаться к югу, то придется лавировать – закладывать короткие контргалсы в море, что в такую погоду страшновато. Но даже это меня не останавливает – я расслабился и понемногу становлюсь «Героем моря». Идем, быстро сокращаем расстояние до ресторана города Геническа.
(А был бы я настоящим капитаном, то махнул бы рукой на эти километры, развернулся бы, и мы птицей в бакштаг долетели бы до низкого восточного берега Обиточного залива и на берегу спокойно переждали бы непогоду.)
Ветер уже уверенно дует под 10 м/сек и посвистывает в вантах. Вдалеке, на небе, два типичных облачных фронта, под каждым из них на море своя, четко очерченная дуга белых барашков. Я прицелился – правлю, чтобы бы проскочить между ними. Не получилось. На подходе к нам фронты объединились и ветер засвистел с двойной силой, вдобавок пошел ливень.
Это еще не катастрофа. Наш курс, к счастью, бейдевинд, море перед нами свободное – не упремся в береговую стенку. Стаксель убран, грот, к сожалению, не зарифлен, но его «пузо» уменьшено почти до нуля. Грот достаточно «жесткий» – хорошо держит заданную форму, не заполаскивает даже при потравливании, можно в широких пределах регулировать развиваемые им силы. Четко работаю рулем и шкотом – держу грот под очень малым углом атаки, чтобы он не развивал излишней тяги, и чтобы не обезветрился, иначе лодка потеряет ход и не будет слушаться руля. Мельком, из-под капюшона плаща, сквозь стену дождя, глянул на волны. Это даже не волны, а почти правильные купола высотой 1,5м, расположенные в шахматном(!) порядке. Ливень сплющивает их вершины. Море полно чудес. Одним глазом взглянул на Матроса, он тоже смотрит на волны.
Отрабатываю все быстрые изменения направления ветра. Так и соревнуемся. Но один раз не уследил и при резком отходе ветра гик лег на ванту, парус полностью наполнился ветром и развил тягу не менее 100кгс. Катамаран буквально прыгнул вперед, но, так как он изначально был настроен на приведение, то сам и привелся по крутой дуге, грот обезветрился, я успел сработать рулем, одержал его, слегка подобрал шкот и снова взял лодку в руки. И больше не выпускал.
Шквал, наконец, закончился. По моим ощущениям он длился минут двадцать. Попросил Матроса уточнить время, а он только плечами пожал: «Да разве определишь? Но дуло долго, маму я вспоминал три раза».
Когда катамаран прыгнул вперед и меня вдавило в спинку кокпита, то я тоже испугался. Ясно представил, как разлетаются в разные стороны куски мачты, гика и паруса. Перевернуться не очень боялся, так как еще при постройке катамарана сам же и рассчитал, что мачта должна упасть раньше переворота. Без мачты мы проживем и даже сдрейфуем на берег, а барахтаться в холодной воде, ставя груженый катамаран на ровный киль в штормовом море, меня не устраивало.
Мы выдержали свой ПЕРВЫЙ ШКВАЛ в МОРЕ!.
Я успокоился и до того зауважал «Катамаранг», что смог преодолеть свой врожденный капитанский комплекс и отдал руль Матросу.
– Рули!!
«Капитанский комплекс» – это изначальное стремление некоторых людей в экстремальных ситуациях брать командование на себя, так как в себя они верят больше, чем в других людей, считают, что они более квалифицированные и выносливые, наделают меньше ошибок, всех победят, и не утонут. Своего рода самонадеянность и боязнь зависимости от кого-то.
Идем. Я сижу, ничего не делаю, и откровенно радуюсь. Как ни осторожничай, но любая лодка, даже «пляжная», обязательно попадет в шквалы. Одно дело – ждать их и бояться, так как не знаешь, чем они закончатся, и совсем другое – идти на лодке, уже ЗНАЯ, что она обычные шквалы выдерживает спокойно, даже с полным гротом. А сейчас грот зарифим, тогда нас и палкой не убьешь.
Три года назад на Селигере мы возвращались тремя лодками с пристани в лагерь. Идти было километра два, все шли в одиночку, без матросов. На небо перед отходом мы не посмотрели – идти-то рядом, и влетели во встречный шквал. Первым шел мощный тримаран – 100-килограммовый «Дредноут», шквал застал его при подходе к лагерю. «Дредноут», построенный профессором-«прочнистом», не сломался, но его стало сносить мимо нашего мыса в открытый Кравотынский плес, где к ветру добавится мощная волна. Профессор дважды пытался скрутить поворот оверштаг, но лодка, с дико полощущими («мягкими») парусами, на поворот не шла. Опустить паруса без матроса невозможно, якоря нет. Когда тримаран проносило мимо нашего мыса, профессор, очень пожилой человек, еще с японцами геройски воевал, прыгнул за борт, ухватился за штаг, развернул тримаран вдоль ветра и с помощью лагерного населения отбуксировал его к берегу. Вторым шел большой катамаран с каркасными поплавками, шквал застал его посередине пролива. Как только ветер стал настоящим, высокая мачта катамарана сложилась пополам и катамаран стал быстро дрейфовать назад к пристани. Пока я терял время, наблюдая за перипетиями этой борьбы со стихией, мой скоростной тримаран тоже оказался по середине пути – отступать поздно. Как и сегодня, я четко работал рулем и шкотом, поддерживал скорость не более 5км/час. Хотя я сидел в байдарке один, а грот имел площадь 7м2, все шло гладко. И тут подошла граница между облаками двух разных типов, и на основной шквал наложился второй, еще более мощный. Выход оставался один – продолжать идти курсом полный бейдевинд, держа жесткий грот-крыло под очень малым углом атаки. Грот не заполаскивает, силы на нем развиваются небольшие, но «небольшие» это для этого ветра – в лодке все звенело от напряжения. Стоит лопнуть лишь какому-нибудь одному тросику или трубе, я потеряю управление, лодку развернет ПО ВЕТРУ и 7м2 превратят мой тримаран в спутанный клубок из балок, парусины и останков байдарки. Тот урок я запомнил на всю жизнь. Лодка должна быть прочной и, главное, управляемой. А уж получится ли она легкой и быстроходной – это вопросы второго порядка.
Матрос рулит легко, не задумываясь, даже экспериментирует. Я начинаю уважать свою «команду». Матрос обернулся ко мне с сияющей физиономией;
– А ты боялся!! Да на нашем «Катамаранге» и в Полинезию идти можно! Там и волны не такие крутые!
Это правда. Ни одна из моих предыдущих лодок не смогла бы выдержать эти куполообразные волны, расположенных в шахматном порядке.
В тот день мы выдержали пять дождей. Четвертый из них был такой же, как второй – ливень с затяжными шквалами.
Но все когда-нибудь кончается. Даже зверства. К вечеру небо прояснилось, за остатками рваных черных туч угадывается низкое красное солнце, ветер уже слабее 10м/сек. В помощь зарифленному гроту мы поставили малый стаксель.
Мокрые, холодные, голодные и порядком измотанные идем в крутой бейдевинд вдоль обрывистого берега, ищем место для причаливания, а его нет. Волны не очень высокие – 1,5м, но крутые. Азовское море мелкое, поэтому с усилением ветра волны здесь растут не в высоту, а в крутизну. В шторм даже посредине моря волны имеют характер прибойных. За эту особенность Азов и не любят все яхтсмены. С «Ктамарангом» я многое угадал, он легко давит волны. (Слава Богу, что мы лишились ферм!) Рулить на волнении мы уже научились. Все бы хорошо, но часто во впадине между двух особо крупных волн встает несерьезная волнишка высотой до 0,6м. Катамаран, имея дифферент на нос, врезается в эту небольшую волну, разваливает ее на две части и тучи брызг летят на меня и на Матроса. В носу надо натягивать сетку-брызгоуловитель. Холодно. Мы, как вышли утром в тренировочных штанах и ковбойках, так в них и остались, только плащи сверху надели. Прорезиненный плащ отлично сохраняет тепло, если он надет на телогрейку или хотя бы на свитер, а через одну рубашку он холодит. Ноги, торчащие из плащей, мокрые. Сидим мы на надувных матрасах, они под нами прогибаются, в углубления стекает вода с плащей – и сидим мы в лужах. Температура воздуха – 8 градусов. Ветер уже не свистит в вантах, но довольно упругий, а мы уже двенадцатый час в море. С этими дождями и шквалами как-то не удосужились переодеться и утеплиться.
Идем вдоль береговых «стенок». По нашей карте впереди должна быть деревня Мироновка. Дай Бог, чтобы она оказалась действительно прибрежной и имела хоть какой-нибудь причал. Иду на нее. Матрос сидит очень тихо и дрожит, его нижняя челюсть часто-часто щелкает по верхней челюсти. Я посмотрел на него, не притворяется ли? Он пожал плечами: «Ничего не могу с собой поделать».
– Выпей горячего чаю. Есть же он. Два термоса.
– А рома нальешь?
– Нет. Только после того, как причалим. Меня надо страховать.
Матрос спокойно и как-то равнодушно, слишком равнодушно, сказал:
– Тогда не надо, а то начну шевелиться, последние калории растеряю. Потерплю.
Ответ меня озадачил. Я прикурил сигарету, протянул ее Матросу. «На, хоть так погрейся». Апатия и стремление к неподвижности – это верные признаки начинающегося переохлаждения. Переохлажденный человек может умереть, даже если его еще живым привезут на берег. Пора принимать решительные меры. Но что делать? Кинуть якорь, остановиться и заставить его переодеться в сухое? Дать рома? Или вытерпит? Рисковать или нет? Ошибаться нельзя – нас всего два живых человека на все море.
Я не знаю – на что решиться.
Прежде чем замерзнуть, человек должен начать зевать, а Матрос пока лишь дрожит. При «дрожании» организм, защищающийся от холода, вырабатывает столько же внутреннего тепла, как при хорошей физической работе. Решил не паниковать и тянуть до деревни.
Деревня близко. У деревни в высоком береговом обрыве вроде бы видна «дырка», там можно пристать к берегу. Это спасение. Идем ходко.
К дождям и ливням «Катамаранг» не готов совершенно. Придется изобретать. Не знаю как, но надо.
Дошли. «Дырка» – это пробитый бульдозерами узкий наклонный спуск к воде. Три лодки болтаются на волнах на якорях, побольше лодок вытащено на берег. По краям спуска на кольях развешаны сети – значит деревня рыбацкая. Это хорошо – рыбаки нас поймут. Правлю на самый правый край «дырки», чтобы катамаран никому не мешал. Еще с воды кричу: «Можно к вам причалить?» – «Можно».
Аккуратно причалил.
В городе Глупове отцы города задали местному эскулапу прямой вопрос: может ли голова градоначальника быть совсем пустой, и может ли он сам иногда отделять ее от туловища и обходиться совсем без головы? Эскулап начал что-то объяснять о каком-то особом «градоначальническом веществе», якобы источающемся из градоначальнического тела. Правда, эскулап оговорился, что тайна построения градоначальнического тела наукой изучена еще недостаточно. А я теперь и без всяких эскулапов точно знаю о наличии некоего «капитанского вещества». Пока мы были в море, и я был капитаном, то чувствовал себя нормально, но стоило мне причалить, перекинуть ногу через борт и коснуться ею твердой земли, как меня разбила неудержимая дрожь. Зубы часто-часто застучали друг о друга.
Удивляюсь столь резкой перемене, но, как и Матрос, ничего не могу с собой поделать.
Нам предлагают ночевать в тепле, а мы меняем теплый дом на «Катамаранг». Ночная рыбалка. Нас принимают за шпионов и обижают Матроса. Греческое вино. Дары листригонов.
Несколько рыбаков подошли к нам, помогли оттащить катамаран от прибоя и развернуть его носами в море. Я опустил паруса, Матрос скинул плащ, рубашку, майку, надел на голое тело сухую телогрейку. Правильное решение!! Я повторил его действия, налил из термоса горячего чая, плеснул в кружки двойную дозу рома, протянул одну Матросу, вторую залпом выпил сам.
Обратил внимание на то, что местные рыбаки какие-то необычные. Молчат. Не собираются толпой у «чудного» судна. Вроде бы занимаются своими делами, а все видят, даже как я ром плескал в чай. Все фиксируют. Подошел к ним, чтобы разобраться в обстановке.
– Здравствуйте!!
– Здравствуйте. Откуда идете?
– Сейчас пришли с Обиточной косы, – брови собеседника чуть-чуть поползли вверх. – Только вымокли немного, да слегка замерзли.
– А куда направляетесь?
– В Геническ идем. Мы туристы, здесь в отпуске, отдыхаем в свое удовольствие.
– Хорошо отдыхаете. В «погоду» плаваете.
Я намек понял, напряг всю свою силу воли, чтобы не дрожать, но не получилось. Чай с ромом подействует лишь через несколько минут, когда впитается в кровь, а сейчас зубы щелкают друг о друга. Собеседник посмотрел на меня, на Матроса, ставящего над кокпитом палатку, помедлил, потом сказал:
– Я здешний бригадир, а вон наверху, – он указал на белую хату, – наша контора, дверь не запирается. В конторе есть печка и дрова. Печку истопите, переночуйте там, свои вещи развесьте, к утру высохнут.
– Спасибо!
Спешу к Матросу с радостной вестью. Он без слов кинул на плечо расходный продуктовый мешок, схватил кипятильник, сухие брюки, ботинки и побежал вверх к конторе, с трудом сгибая замерзшие ноги. Я взял свою гермоупаковку с сухими вещами, термосы, ром, и поспешил за ним. В конторе мы первым делом бросились к печке. Наши четыре руки тряслись врозь, но мы сумели ее разжечь. Я опять налил чая, плеснул рома, выпили. Крепкий горячий чай с ромом – сильное средство. Трясение организмов прекратилось. Мы спокойно переоделись в сухое, перенесли в контору мокрые вещи, развесили их вдоль стен.
Матрос готовит ужин.
Я сам с собой (а кто капитану советчик?!) провожу разбор плавания. Ошибок за день я совершил много. Если бы «Катамаранг» оказался не так хорош, как он оказался, то где бы мы сейчас были, и какие бы подвиги совершали на ночь глядя? Один полезный практический вывод сделал:
«Утепляться надо не когда начинаешь мерзнуть, а когда начинает холодать».
Кроме того – нельзя судить о состоянии команды по своему «капитанскому» состоянию. Тем более, что науке неизвестно, на сколько хватает «капитанского вещества».
Ужинаем. Жарко. Меня даже пот прошиб. Матрос тоже вытирает лоб рукавом. На печку не обращаем внимания, и она благополучно потухла. Несколько раз в контору поодиночке заходили рыбаки, что-то молча брали и уходили. Мы сидим, разомлели, наслаждаемся теплом, тишиной и перспективой провести ночь «под крышей» и без пушечного грохота ночного прибоя.
Когда собрались закурить, заспорили. Матрос утверждал, что во всех сельских конторах курят, а я сомневался. Окурков на полу нет, везде чисто, может они староверы, странные они какие-то. Матрос хмыкнул: «Веры они точно старой, только они не староверы и даже не русские».
Я победил в споре, и мы вышли на улицу. Темно, кое-где на небе показались звезды, воздух пахнет свежестью, морем и немного рыбой. Ветер заметно ослаб, но прибой у берега грохочет по-прежнему. На берегу какая-то суета, в том числе и около нашего катамарана, но какая – в темноте не видно. Покурили. Вернулись в контору. В ней жарко, душно, дымно, пахнет закрытым помещением и …тихо. Как-то непривычно. Мы с Матросом задумались, поудивлялись сами на себя и стали собирать вещи. Надувные матрасы уже высохли, спальники и до этого были сухие, теплая одежда есть, дождя ночью не будет – так что нам в этой конторе делать? Пойдем спать домой, в «Катамаранг», там воздух свежий и пахнет морем.
Пришли на берег. Очень темно. Спокойно зажгли палаточный фонарь. Еще ничего не успели сделать, как из моря, прямо на нас выехал нос деревянной лодки, из нее выпрыгнули два рыбака и стали тащить лодку из прибоя. Делать нечего, помогаем тащить и мы, стараясь не замочить ноги. Только вытащили, рыбаки молча исчезли в темноте, а рядом вторую лодку, и тоже молча, в море стягивают. Помогли и им. И так больше часа без перерыва – то в море, то из моря, ноги, конечно, по колена в соленой воде. И все это в кромешной темноте и тишине, что совсем уж непонятно. Наконец, аврал закончился. Мы опять переоделись в сухое, устроили свои спальные места, улеглись, пооткрывали «форточки» каждый со своего борта, я угостил Матроса его же сигаретами, курим. Матрос меня просветил:
– Это греческая деревня. Ты читал у Куприна про листригонов? Так вот, они эти самые листригоны и есть. Днем – цивилизованные люди, а по ночам браконьерничают по-черному. Полночи рыбу мешками с берега таскали, ...а калканом не угостили.
Профили у наших хозяев действительно греческие, классические.
Матрос:
– Ходить в море ночью они не боятся, это понятно – живут они здесь, но как они в кромешной темноте свои сетки находят? Не понимаю...
– А ты обратил внимание на странный факт – в такой маленькой деревне стоит дюжина столбов с очень яркими фонарями? Через любые два огня можно провести линию – она называется «створ». Пересечение двух створов дает «точку». Пришел в эту точку, опускай кошку, цепляй сетку и выгребай из нее рыбу.
– ...Может и так.
Спали мы крепко.
Когда вылезли из катамарана, листригоны уже работали, хотя и не так споро, как ночью. На двух лодках, здесь их называют «колобухи», они отвезли в море телеграфный столб с двумя бетонными пасынками и теперь спихивают его в воду. К нему, видимо, будут крепить ставную легальную сеть.
После вчерашних шквалов море успокоилось, дует очень слабый ветерок с берега, а на берег накатывает крупная пологая зыбь с моря, оставшаяся после вчерашнего шторма. На море мгла. Не холодно, особенно в телогрейках.
Матрос пошел в соседнюю материковую деревню в магазин, купить свежего хлеба, а я тщательно осматриваю «Катамаранг» после вчерашних испытаний. Как ни странно – все чисто. Хорошее судно. Халтуры и «быстроделания» в нем нет, но различные «недомыслия» становятся очевидными. Чем дальше, тем яснее.
Матрос вернулся из магазина какой-то растерянный. Кроме рюкзака несет большой газетный сверток.
– Что случилось?
– Не понимаю… Иду я из магазина, навстречу на велосипеде едет незнакомый мужик, останавливается передо мной и говорит: «Здорово, «шпиён!» Я его убеждал, что мы не шпионы и не из рыбнадзора, а туристы из Москвы, а он не поверил. А потом говорит: «Ладно, шпиён, хоть ты и шпиён, а рыбкой я тебя все равно угощу, а то вы вчера вечером консервы ели», – и дал этот сверток. Пахнет вкусно.
В свертке оказались аппетитнейшие ставриды домашнего копчения. Матрос задумчиво накрыл стол прямо на поплавке. Очень вкусная рыба, особенно со свежим хлебом. Но обычного матросского восторга от рыбы не слышно, он всерьез переживает обвинение в «шпиёнстве». Я усугубляю:
– А ты знаешь, почему они нас ночевать в контору отправили? Чтобы мы не видели, чем они по ночам на берегу занимаются. У них путина началась, а мы прибежали на берег и под видом помощи с лодками всех их на промокашку записывали.
Вид у Матроса никакой.
– Ладно, не переживай. Через пятнадцать минут отчалим и не будем больше стеснять листригонов. Пойдем к ним прощаться.
Матрос задержал меня.
– Давай им чего-нибудь подарим.
Давай. А что может подарить путешественник? Батон московской колбасы? Несерьезно. Какую-либо вещь? Так в лодке все вещи абсолютно необходимые – лишнего в рюкзаки не кладут. Матрос решительно вынул из ножен свой фирменный самодельный нож из трофейного немецкого штыка. «Спрячь. Мы еще не дошли до Геническа. Нож – это одному человеку, а им надо что-то общее». Решили оставить листригонам судовой барометр.
Поднимаемся по «спуску» вверх к конторе. Вдоль стены конторы длинная лавка с видом на море, около нее ящики, на них сидят рыбаки и обедают. Стали приглашать нас к столу.
– Да мы уже пообедали (ставридой с хлебом).
– Тогда попейте.
В наших руках оказались кружки, и один из греков налил в них красивой жидкости из трехлитровой стеклянной банки. «Пейте, вкусно». Я выпил. И правда, вкусно, напиток ароматный, видимо, хорошо утоляет жажду в жару, чувствуются градусы. А Матрос еще полкружки не выпил, а уже начал ахать. «Верно, – подтвердили польщенные листригоны. – Это домашнее вино из нашего винограда».
Нам наполнили кружки вновь. Теперь и я был внимательным и старался оценить, какое вино импортировала в амфорах еще Киевская Русь.
Мне доверили закрепить барометр на стене конторы. Он показывал не только давление, но и температуру, и влажность воздуха. Бригадир спросил:
– А как же вы сами будете?
Матрос после двух кружек греческого вина пришел в норму:
– А нам и не надо, у Капитана чутье, он без всяких барометров погоду точно предсказывает.
Кто-то из рыбаков недоверчиво поинтересовался:
– А как же вы вчера пошли в море, да на такой длинный переход?
– А что вчера? Эти шквалы для нашего катамарана – семечки, мы и не такие шторма видели. Только потеплей одеться поленились, да замерзли немного.
Слаб человек.
Рыбаки помогли нам отнести катамаран в море, предупредили:
– Влево не берите, мы там новую косу делаем. Вчера вы ее удачно на волне проскочили.
– Как делаете косу??
– Набили в дно свай, после каждого шторма вдоль них ракушка с песком оседают. Мы еще свай набьем, лет через десять шторма намоют нам косу, и будет у нас своя бухта. А то вчера одну колобуху с якоря сорвало и о берег стукнуло, еле спасли.
Когда я уже совсем собрался садиться в лодку, Бригадир отозвал меня в сторону.
– Я смотрю, вы и на ходу можете юшку варить?
– Можем.
– Это вам на юшку, – он протянул мне аккуратно завернутый и стянутый изолентой сверток. – Только в море сварите, не довозите до берега.
Пока мы подчеркнуто солидно, «по-морскому» отходили от деревни, Матрос весь извертелся, так ему хотелось узнать, что в свертке, строил предположения, раза с пятого угадал. В свертке был небольшой осетр-самец.
Уха из осетра вкусная и сытная.
А сверхосторожные листригоны задали нам задачку.
Особенности плавания на зыби. Мы верим своим глазам, а зря. Как вызвать ветер. «Моряк, не будь суеверным». Можно ли нарушать вековые запреты?
После того, как мы поели ухи из осетра, окружающий мир заметно повеселел, но идти все равно трудно. Дует очень слабенький встречный ветерок с берега, а с моря идет крупная зыбь после вчерашнего шторма. Идем в лавировку – длинный галс вдоль берега, постепенно удаляемся в море, потом короткий контргалс к берегу. Скорость около 3км/час. Грот и стаксель развернуты на левый борт, с моря приходит очередная пологая волна зыби, катамаран кренится на правый борт, паруса под собственным весом тоже перелетают на правый борт, волна проходит, крен снова на левый борт, и паруса с хлопаньем занимают свое рабочее положение. С частотой волн зыби – Хлоп!.. Хлоп!.. Хлоп!..
Видимость – метров триста. Мгла. Светло-серое небо плавно переходит в темно-серое море. Теплый воздух с прогретых приазовских степей медленно скатывается к холодному морю, вся его влага конденсируется и над поверхностью воды образуется мгла.
Один из контргалсов что-то затянулся. Высокий обрывистый берег хорошо виден, а дойти до него не можем. По моим расчетам берег должен быть рядом, а он далеко. Никаких заливов в этом месте по карте не обозначено. Но мы не насторожились, сидим в расслабленном состоянии. Зыбь убаюкивает. А чего волноваться? Высокий берег хорошо виден, над ним летают белые чайки, правда, как-то странно летают, то целыми стаями поднимаются над обрывом, то так же стаями опускаются ниже него. И вдруг сильнейший удар шверцем о дно. Деревянный шверц согнулся дугой, но не сломался. Я тут же его приподнял, а Матрос скрутил поворот оверштаг. Откуда здесь мели??
И тут, словно пелена с глаз упала. Мы увидели, что обрыв – это никакой не обрыв, а собственно берег высотой около метра, мы в него чуть не врезались, а «чайки» – это не чайки, а взлетающие хлопья белой пены от прибойных волн. А сам обрыв мы принимали за серое небо. Осторожно уходим от берега, я держу шверц на руке, он лишь слегка царапает дно. Еще одна мель! До этого мы ее прошли, наверное, на гребне волны зыби. Мели вдоль берега идут полосами. Наконец ушли на глубину.
Выясняем с Матросом – кто куда смотрел? Матрос был на вахте, поэтому все шишки на него.
У нас с Матросом это был первый, но далеко не последний случай в наших морских путешествиях, когда мы пытались сбить берег. В тумане и в темноте очень трудно определить до него расстояние. Через год в Крыму мы чуть не въехали в окно прибрежной белой хаты; в другой раз, когда ночью подходили с моря к северному берегу Азова, клок травы у воды приняли за высокий раскидистый куст и правили на него, а потом в панике поворачивали назад в море…
А кроме зрения Бог дал человеку слух. Сейчас мы отлично слышим, как разбиваются о берег волны зыби, а в море было тихо! У отмелых берегов, где нет прибоя, берег тоже легко определить на слух – волны становятся ниже, их период уменьшается, и чистый звук обрушивающихся крупных барашков заменяется сплошным «шипением» ломающихся волн…
Ладно, за двух битых четырех небитых дают.
Идем дальше. Все спокойно. Молчим, слушаем радио. Думаем, каждый о своем.
Меня давно интересуют общие вопросы о смысле жизни. А где их решать, как не в море и в такую погоду? В храме? А чем море не Храм с куполом неба? Зачем растет, зеленея, трава? Даже взламывая асфальт? Чтобы зеленеть и радовать нас, людей? Зачем? Почему так красивы цветы и так пахнут, каждый по-своему, ландыш и ночная фиалка? Из-за любви к красоте? А откуда ей взяться? Может форма цветов, их цвет, запах и сладкий нектар созданы естественным отбором для привлечения насекомых, которые их опыляют? Но насекомые-опылители должны были появиться позже растений. Как они нашли друг друга во времени и в пространстве, и как они достигли такой гармонии? Зачем она им нужна? Или все на Земле сделано для нас, людей. Или мы для нее? В одной книге высказывалась мысль, что Огонь – это Жизнь, и не просто жизнь, а жизнь разумная. Будучи в глубине души огнепоклонником, я считаю это вероятным. Может огромный огненный шар, под названием Солнце, это такой интеллект, который мы, люди, силой своей мысли, якобы безграничной, и объять не умеем. Пока не умеем. Может все разумное и красивое на Земле создано Солнцем, по единому плану, и все мы Дети Солнца?
Так и идем…
Матрос все свои проблемы решил быстрее меня, начал ворочаться и выказывать недовольство, а потом прямо сказал:
– Пора что-то делать! Нужен ветер, поскреби мачту.
Дельное предложение!! Но суеверия это, по православному, грех. Боязно. Капитан на судне за все в ответе, а Матрос человек безответственный, пусть лучше он рискует – какой с него спрос. Я всегда оправдаюсь, что он первый раз в море и заслуживает снисхождения. Спокойно предлагаю:
– Лучше ты посвисти своего Глена Миллера, этот способ верней.
Теперь уже Матрос задумался. Сидим, поглядываем друг на друга.
Мы с Матросом люди современные, не суеверные, но ни свистеть, ни скрести мачту так и не решились. Чем Черт не шутит, он затейник. Когда теплый степной воздух встречается с холодным морем, то возможны разные чудеса, вплоть до «белых шквалов», которые налетают при чистом небе, неизвестно откуда и неизвестно почему, а у нас полная парусность. Здесь море и спасать нас некому.
Чудес, конечно, не бывает, но в многовековых суевериях все же что-то есть. На всех наших «Катамарангах» лишь один раз скребли мачту – и так сработало! В первом нашем плавании по Каспию мы шли вдоль западного берега моря с юга на север, и сразу же попали в затяжной шторм. Дул суровый «Ахмед» – южный ветер. Радио Махач-Калы каждый день передавало – 14-18 м/сек. Постоянный свист ветра в снастях даже на берегу утомлял. Попавшийся берег был неуютным. Нам не нравился.
Дождавшись, когда ветер слегка ослабел, мы отчалили, естественно, с долгими приключениями в прибойной зоне – это не родной Азов. Местный абрек, с утра меланхолично ловивший с берега рыбу на морскую закидушку, снисходительно смотрел на нас, но потом, когда Матроса вместе с Боцманом, катамараном и со мной на руле во второй раз вышвырнуло волной на берег и хорошо шмякнуло, нервы у него не выдержали, он разоблачился – дальше некуда. Здоровый – что-то среднее между Гераклом и Аполлоном. Втроем они вытолкали «Катамаранг» на глубину.
Идем на фордевинд на север под одним зарифленным гротом, скатываемся с попутных волн, как с длинных горок. Скатываемся вниз со страшной скоростью, упираемся в склон передней волны, если носы поплавков зароются в воду, то мы опрокинемся через нос, но новый «каспийский «Катамаранг» рассчитывался мною именно на такое плавание и ни разу не зарылся. Идти нам недалеко – до одной уютной бухты с песчаным пляжем и с высокими берегами, которые защитят нас от ветра. В этой бухте я хотел переждать шторм. Но ветер стал быстро стихать. Сначала – меньше 10м/сек – он уже не свистит в вантах, потом – 5м/сек, а потом совсем ничего. На траверзе бухты мы откровенно заштилели. И это во время затяжного шторма?! Ветра нет, но мощные волны остались и грозят пронести нас мимо бухты. Ничего не понимаем! Пора скрести мачту.
В лодке был третий член экипажа – Боцман. Боцман имел уникальные административные, организационные, хозяйственные, кулинарные и многие разные другие способности, но в морском деле не разбирался, напрочь. После нескольких его «чудес» мы даже простейшие вахты ему не доверяли. Поэтому на «Катамаранге» он служил лишь боцманом, коком и баталером, и жили мы у него, как у Христа за пазухой. Услышав о мачте, со словами: «Это я могу!» – Боцман без разрешения поскреб ее ногтем. Мы с Матросом запаниковали. Я сразу скомандовал: «Весла в руки и грести к берегу изо всех сил!!!» Тяжело груженый катамаран медленно пошел вразрез волнам к спасительному песчаному пляжу. Форсировали мощный прибой, с приключениями, вытащили катамаран на берег, заякорили его, опустили парус и только тут успокоились и огляделись. Ветер, вызванный Боцманом, был прежним, со свистом, но дул он уже не с юга, а с севера. Будто реверс включили. Не «Ахмед», а «Иван». С юга по-прежнему напористо шли высокие волны с белыми барашками, а «Иван» срывал верхушки волн и со страшной скоростью нес их назад, на юг. Глядя на эту «морскую» картину, абсолютно бесстрашный в море Боцман был в восторге, щелкал фотоаппаратом, но и он признал, что ТАКОЕ лучше наблюдать с берега, а не с борта судна. И больше он никогда мачту ногтем не скреб.
В тот день, хотя и с трудом, мы дошли, вернее «доползли» до Степановки и заночевали уже на ракушечном пляже. Кончились глинистые береговые обрывы. Теперь их не будет до самого Геническа, приставать к берегу можно в любом месте и в любую погоду. Любой шторм нам уже не страшен.
Меня очень радуют эти ракушечные пляжи. Я, наконец, поверил, что до благословенного города Геническа мы дойти сможем.
В этом вопросе мы с Матросом давали слабину. Мы понимали, что общепринятый морской парусный язык надо изучать и применять не для «форса», а для пользы дела, поэтому пытались соответствовать. Даже пытались «ходить» по морю, а не «плавать», все «крюки» на лодке называли только «гаками», а разные веревочки – «штертами», «шкотами», «фалами», «булинями» и другими старинными звучными названиями, но не очень в этом преуспели. Мы самоучки, а Школу – систематическое образование под руководством настоящих Учителей – ничем не заменишь.
Когда прямой удлинитель румпеля пришел в противоречие с конструкцией очередного нашего «Катамаранга», я изогнул его в двух местах под 90о – рулить стало удобно, но Матрос, со смешком, окрестил румпель «Тромбоном». При смене вахт так и говорили: «Тромбон сдал», – «Тромбон принял».
Дурной пример заразителен. В одном из путешествий вместо Боцмана третьим в лодке был настоящий яхтенный рулевой первого класса. (Катамаран-«тройка» оказался во всех отношениях выгодней «двойки».) От нашего «морского языка» у «яхтенного рулевого» глаза полезли на лоб, и ему пришлось ЗАНОВО узнавать и запоминать названия различных снастей и маневров. Но человек он был деликатный и переживал молча, хотя сам он ни разу не назвал румпель «тромбоном», и всегда определял силу ветра и волнения моря только в неких «баллах», а скорость судна – в морских «узлах».
На одном из переходов я ошибся при определении своего места в море по счислению километров на восемь. Уже должен был открыться берег с деревьями, строениями и другими далеко видимыми «торчками». Видимость хорошая, а берега нет. Идем, идем, а ничего не меняется – только море вокруг. Где мы болтаемся на волнах – одному Богу известно. Немного нервничаем, на всякий случай проверяем – нет ли рядом с компасом случайно оброненных железок и вообще – в ту ли сторону мы идем? И вдруг яхтенный рулевой закричал: «Торчок!!» Вижу «торчок!» 15° по левому борту!»
«Была бы вода, а рыбы на уху поймаю» (из девизов Матроса.) Первая уха из благородных азовских калканов. Я изобретаю новый способ рыбной ловли. Опасная лавировка по спинам осетров. Рекорд Боцмана.
На следующий день отличная погода – светит солнце, тепло, но ветер опять слабенький. Но мы идем, хотя и неспешно. Все спокойно, делать нечего. Матрос злится на меня, что я запретил брать в «испытательное» плавание какие-либо рыболовные снасти. «Сейчас бы кинули за корму две дорожки и к обеду были бы с ухой!»
К обеду мы догнали «наш» сейнер. Он стоит, упершись носом в низкий берег (у кос берега приглубые – можно приставать и на сейнере). Несколько рыбаков стоят на берегу, вокруг них суетятся женщины, все с кошелками.
Матрос:
– Рыбу местным продают.
– Может, купим?
Матрос подумал.
– Нет. В море покупать рыбу за деньги – плохой тон.
Подумал еще, внимательно посмотрел на сейнер.
– Нам пора поесть, чего это мы все время в море обедаем, качает, того и гляди, ложку мимо рта пронесешь. Приставай! Я тебе настоящий обед сварю.
А почему бы и нет? Все равно еле ползем. Задует ветер – наверстаем. Я развернул лодку. Чтобы потом не было проблем с отчаливанием, за 30 метров от берега кинули с кормы якорь. Спокойно причалили. Причаливание и отчаливание на прибое для нас перестало быть проблемой, мы быстро учимся. Да и «Катамаранг» хорош – совершенно «сухо» проходит прибой. Я уже почти разобрался – почему это происходит.
На берегу – хорошо.
По привычке, я разжег небольшой костер из прибрежного мусора, выброшенного волнами, а Матрос завел газовый кипятильник, суетится с продуктами и все время приговаривает: «Ну, сейчас я тебя накормлю! …Ну, накормлю!..» А сам все поглядывает в сторону сейнера, который стоит в 100 метрах от нас.
Мы съели по первой порции горячего супа-закуски, Матрос побежал к морю, быстро вымыл варочный бидон, вернулся и обрадовал меня:
– А на второе у нас будет очень густая, «Царская» уха.
– ...?
– Посмотри туда!
От сейнера к нам шли два рыбака. В каждой руке они держали по большому калкану. Подошли.
– Здравствуйте, туристы! Мы смотрим, у вас огонь горит, и вы обед так быстро сварили, а мы уже третий день без горячего. Капитан у нас молодой и глупый. Полный газовый баллон на берегу оставил, а электрическая печка сгорела. На сухомятке живем, а вас увидели – слюни потекли, так и язву желудка получить можно. Позвольте у вас юшку сварить?
Матрос, очень солидно и спокойно:
– Сейчас сделаем, – и достал свой фирменный нож из трофейного штыка.
– Не надо, мы сами почистим, вы только воду вскипятите.
Как-то уж очень ловко у них все получилось. Пока закипала вода, они рыбу почистили и разделали. Через несколько минут Матрос завернул уху в телогрейку доходить, а сам второй бидон кипятит. Еще несколько минут, и второй бидон готов. Стол накрыт, хлеб нарезан, кружки расставлены, Матрос многозначительно смотрит на меня, дескать, под уху – святое дело. При рыбаках я постеснялся настаивать на сухом законе и достал из «ромового» мешка бутылку московской водки.
Сидим, отдуваемся. Уха из калкана – это не уха, это НЕЧТО! Калкан похож на обычные камбалу и палтуса, но он КАЛКАН. В наших магазинах я его не встречал, говорят, что он весь уходит на экспорт. Мясо у него белое, при варке не разваливается, вкус и запах отменные. Костей, кроме хребта с ребрами, практически нет. Это не уха, это АЗОВСКИЙ КАЛКАН.
Рыбаки встали, благодарят, прощаются, совсем уже как бы уходят, но один из них, обернулся.
– Вы уж простите нас, но можно мы еще двух человек к вам пришлем, а то нам неудобно будет. Они люди хорошие.
– Конечно.
Через пару минут от сейнера к нам шли еще два рыбака. В каждой руке они держали уже по два калкана. Эти рыбаки пожилые и более молчаливые. У них очень узловатые руки, видимо, постоянная работа с сетями в холодной воде не проходит даром для суставов. Накормили и этих, допили бутылку водки, полулежим – сытые, как удавы.
В море выйти не в состоянии.
От сейнера к нам шел уже пятый рыбак и по дороге громко ругался, почти как наш «Фюрер», когда гонял свою непутевую команду. Гости стали извиняться: «Это наш змей идет за нами». Они встали, поблагодарили нас, попрощались и пошли навстречу своему строгому молодому капитану.
Я полулежу, и ничего не делаю, а Матрос любовно чистит, подсаливает и упаковывает оставшихся калканов. Физиономия – счастливая. Гордо посмотрел на меня. «Учись. Вроде бы простой кухонный мужик, а смотри, сколько рыбы наловил!»
Но и я не промах, и один раз я все-таки «обловил» Матроса. Два года спустя мы пришли к Крымскому берегу с моря, с севера. Только начали ставить лагерь, видим – напротив нас появляется местная весельная «колобуха», в ней дед с бабкой, они останавливаются, начинают перебирать сеть и кидать в лодку рыбу. Рыбу берут днем, значит сеть легальная, промысловая. Матрос нервно бегает по берегу, смотрит на них в бинокль и отрывисто кидает: «Калкан! Калкана берут!! И много!!!».
На следующий день, как только дед с бабкой показались у сетки, Матрос покидал в сумку тушенку, масло, батон копченой колбасы и потащил меня к лодке. «Поехали продукты на рыбу менять!». Как только мы подошли к рыбакам, дед приветливо сказал: «Вы вчера с моря под парусом пришли, мы видели. Я молодой тоже под парусами ходил, моторов тогда не было». Он протянул нам двух очень увесистых калканов. «Это вам на юшку».
Матрос тоже стал одаривать их продуктами. Рыбаки стеснялись, отказывались, но Матрос и святого уговорит, и калканы полетели к нам в кокпит.
Я в переговорах не участвовал, молча собирал калканов и прятал их в мешок. Калканы все крупные. Потом начался обычный разговор о ветрах, местных приметах и особенностях непредсказуемой майской погоды. А я заинтересовался – до каких же размеров может вырасти калкан? Спросил Деда: «А какой самый большой калкан бывает?»
Я думал, что Дед руками покажет, а он нагнулся и стал молча копаться в лодке, что-то накопал, поднимает двумя руками нечто несуразное – «Летающую Тарелку», подает ее мне. Я взял ее, тоже двумя руками. Мы смотрим на этого КАЛКАНА, открыв рты. Матрос подвел итог: «Нет слов!». Я протянул рыбу деду назад, но он спокойно махнул рукой. «Это тоже вам».
Половину обратного пути до лагеря Матрос угрюмо молчал. Потом повернулся ко мне.
– Ну ты и жук. Жучила!!! На что я жучила, а ты и меня пережучил! Такого не может быть!! Никогда!» Помолчал. Потом скорчил хитренькую рожу, похожую на мою, и тоненьким голоском затянул: « А какая у вас самая больша-а-а-я ры-ы-бка быва-а-ет?..»
Наверное, начал осваивать новый для себя способ рыбной ловли.
А самую большую свою «рыбку» мы чуть было не поймали в Гурьеве в устье Урала. В начале мая каспийские осетры толпами идут в реку Урал нереститься. На износ работают рыбаки, браконьеры, рыбнадзор, милиция, прокуратура, суды и все остальные местные жители. Кстати, больших осетров (осетрих с икрой) не «ловят», а «в плен берут». Треснут его по голове «успокоителем-гасителем» – большой деревянной кувалдой, привяжут веревкой к лодке и буксируют вместе с икрой к ближайшему рыбозаводу.
Наш морской парусный катамаран в эту бурную майскую осетровую путину никак не вписывался. Но мы послали в город Боцмана. Он быстро поставил городские власти на уши, и по всей реке передали приказ – пропустить этих ненормальных в море, если понадобится, то и сети для них разводить, но назад их не пускать никогда и ни под каким предлогом.
Реку мы прошли легко, хотя дул сильный встречный ветер – 10-12м/сек. Рыбаки с уважением смотрели, как мы четко идем против ветра, часто делая повороты оверштаг, заранее разводили сети и руками и веслами показывали на свободный проход – «Туда! проходите, быстрей проходите!»
В диком необитаемом устье Урала стало тяжелее – нам пришлось лавировать прямо по спинам осетров, которые ждали своей очереди войти в реку. Морской фарватер, прорытый земснарядом, узкий, а вокруг него очень мелко. Большие осетры полностью не помещаются в воде – повсюду из воды торчат их доисторические спины с рядами острых наростов. Я стал бояться за целостность поплавков, послал Боцмана на нос, он хлопал по воде дюралевым веслом и разгонял осетров с нашей дороги. Осетриха, весом килограммов за 200, хлопков не испугалась. Мне пришлось объезжать ее, в притирку.
От такого обилия свежей осетрины прямо у борта у Матроса помутилось в голове – он схватил отпорный крюк и пытался этого осетра забагрить. Крюк скользил по осетровой шкуре, как по броне. Боцман бросился помогать ему, хватал осетра голыми руками и даже немного приподнял его из воды.
Через некоторое время они поняли, что этот деликатес с 40кг черной икры им не по зубам, и они осетра отпустили. Но легкомысленный Боцман, от избытка чувств, на прощанье огрел осетра веслом по спине. Весло жалобно звякнуло. Осетр слегка повел своим мощным хвостом. И тогда, со всех сторон, на защиту своей «мадам», прямо на нас ринулись в атаку более мелкие осетры-самцы, за каждым из них оставался пенный след, как за торпедой.
Еле ушли от них зигзагами.
Но один, самый настырный осетреныш, все-таки ухитрился «застрять» в катамаране. О его наличии я узнал только к вечеру, в открытом море. Пока я спал перед ночной вахтой, судовая рыбная мафия втихоря сварила из него уху и просила меня снять «Капитанскую пробу».
В тот раз я на матросов сильно ругался. Мы пошли в море – чтобы «Море перейти», а они «Рыбу ловят». Все мысли и разговоры только о рыбе, даже глаза горят! «Хвать его за хвост – и в кипятильник. Как глаза побелеют – значит сварился!»
И Море их не поняло. Оно оказалось ревнивым, как Женщина. Сначала Оно пыталось образумить нас нежностью – кто-то из нас опустил руку за борт и обнаружил, что вода, как парное молоко. И это в самом начале мая!! (Объяснение – в предыдущем южном шторме.) Штиль в открытом море. Мы втроем голышом кувыркаемся в воде, как дельфины. Брошенный командой «Катамаранг» с распущенными парусами стоит, как вкопанный.
На следующее утро, разочаровавшись в нас, Море показало нам совсем другое свое лицо. И мы узнали Горе. Но выжили.
В то плавание и Боцман поставил свой личный рыбацкий рекорд – ограбил рыбнадзор. Спасаясь от шторма, за 14 часов, с большим трудом, в полный бейдевинд под одним зарифленным гротом я ушёл на северные мелководья, в плавни. «Катамаранг» выдержал ЭТО. (Хотя через два дня неожиданно переломился гик в якобы безобидной ситуации).
Стоим в 2,5-метровых камышах, заякорились всеми имеющимися на борту якорями, чтобы нас не унесло обратно в открытое море. Переводим дух. В честь «спасения» неунывающий Боцман достал три настоящих и исключительно ароматных сигары, и роздал их нам. Сидим, курим, пригубливаем «штормовой» ром и радуемся жизни.
К следующему утру северный шторм утих. Только взошло солнце, к нам на большой скорости, с грохотом, примчался быстроходный рыбнадзоровский катер – нашу мачту с большой яркой красной флюгаркой далеко видно. Сразу начали кричать: «Кто вы?!! Откуда здесь взялись?! Что здесь делаете?! …Не проходил ли мимо вас болотный вездеход с огромными шинами?» На дне катера, в корме, лежит порезанная браконьерская сеть, рядом с ней килограммов шесть разносортной рыбы. Боцман, со словами: «Чего рыбе пропадать!», прыгнул в катер и быстро перекидал всю рыбу к нам в катамаран. Рыбнадзорщики до того растерялись, что и слова не сказали. Так молча и уехали.
Удовольствие от состояния трезвости. Хороший ход. «Летя вперед, не забывай оглядываться назад». Предупреждение с нашего сейнера. Мы рискуем и риск оправдывается.
Длина нашего следующего перехода – 50 километров. Надо пройти всю косу Федотова, а потом идти до западной оконечности длинного Бирючьего острова. Берега у Бирючьего острова красивые и песчаные, но приставать к ним нельзя – на острове заповедник. На свободе пасутся лани, олени, муфлоны. На острове бульдозером вырыты траншеи, в которых скапливается пресная вода для животных, зимой их подкармливают сеном. Курорт.
Я осматриваю лодку, готовлю ее к плаванию. Матрос готовит завтрак. Метрах в ста от нас местный мужик идет по берегу и собирает вилами морскую траву, выброшенную волнами, и складывает ее в небольшие копны.
Сидим, завтракаем. Мужик со стальными вилами уже дошел до нас и пытался нас обойти, но мы его притормозили:
– Заходите к нам, чайку попейте.
– Спасибо. С удовольствием чаю попью, а то после пьянства тяжело работать, сердце щемит.
Матрос ему посочувствовал:
– Может вам «полечиться» надо, так у нас есть.
– Нет-нет, спасибо, я пить не буду, я от водки устал. Сына женил, три дня «гуляли», вчера, сколько мог, от водки отлынивал, а сегодня выспался, протрезвел наконец, и теперь получаю удовольствие от состояния трезвости.
– А зачем вы морскую траву собираете? На корм скоту она вроде жестковата.
–Это не трава, это «камка». Ее в больницы берут, в ясли, ею матрасы набивают. Она лечебная и не гниет. Как делать нечего, мы ее собираем и сдаем заготовителям. А вместо опохмелки можно стебель жевать.
– …?
Мужик вынул из кармана нож, открыл его, огляделся, метрах в пяти от нас срезал какое-то трубчатое растение, отрезал кусок стебля, очистил его, как банан, и протянул нам. «Пробуйте». Мякоть стебля по вкусу напоминала капустную кочерыжку и немного огурец. Очень сочная и нежная.
Отчалили без проблем.
Первый раз за все плавание идем полным курсом при свежем попутном ветре – праздник!!
Утром при ясном небе дул хороший восточный ветер 5-7 м/сек. Пока мы завтракали и дегустировали стебли, он усилился до 8-10 м/сек. Катамаран сначала «летел, как птица», но очень быстро выросли волны, и он пошел, как по ухабистой дороге. Это не длинные каспийские волны, когда судно долго скатывается вниз по подветренному склону волны в режиме серфинга. Очередная азовская «стенка» резко подкидывает вверх корму катамарана, мы только разгоняемся и начинаем скользить вниз, как носы поплавков упираются в крутой наветренный склон передней волны и задираются вверх. До скатывания назад дело не доходит, но притормаживается катамаран сильно. И все же мы «ЛЕТИМ». Ветер упруго дует не только в парус, но и сильно упирается в наши спины, «несет» нас, как пушинку. Мы «бутылочным» лагом замеряем скорость лодки. Получается то 12, то 18км/час – несовершенный прибор, да и идет катамаран рывками.
Стаксель не ставили, а на гроте уже можно взять один риф, но лень суетиться. Погода хорошая, небо впереди чистое, берег песчаный, ветер навальный – вынесет нас на пляж даже со сломанной мачтой, а там починимся. На всякий случай я прижался вплотную к берегу, идем у самой кромки прибойной зоны.
Рассматриваем с Матросом карту, умножаем, делим и складываем в уме, спорим – за сколько часов при такой скорости мы дойдем до конца Бирючьего острова. А там и Геническ рядом! Снова спорим – а есть ли «РЕСТОРАН» в благословенном, но небольшом городе Геническе? Уже проскочили большое село Кирилловку, начались высокие песчаные берега за селом.
К реальности нас вернули суматошные корабельные гудки. Оборачиваемся. Сзади, в пене бурунов, как эсминец на полном ходу, нас с трудом догоняет «наш» сейнер. На носу стоят три рыбака, что-то отчаянно кричат и указывают руками назад. В километре за ними огромная клубящаяся черная туча на все небо, отдельные ее части быстро носятся туда-сюда, по переднему нижнему фронту тучи вращается огромный горизонтальный облачный вал, его нижний край почти касается поверхности моря. Под валом море белое от пены.
Но пока страшного ничего нет. Катамаран, даже с полным гротом, уверенно выдерживает волну и ветер, скорость хорошая, берег рядом.
Несколько лет назад я с семилетним сыном путешествовал по Волге на парусной байдарке, но мы очень уж злоупотребляли рыбалкой – оказались одинаково азартными, чуть ли не до драки дело доходило при выборе «уловистого места» (рыбаки знают, о чем я говорю), и на последний длинный и обязательный переход до большого парусного лагеря у нас остался один день. Вышли на рассвете. К обеду ветер засвежел. С воды постепенно исчезли рыбаки и вообще все лодки, а нам надо идти – у нас назначено рандеву с нашей Мамочкой. Если она приедет, а она обязательно приедет, и в шторм не обнаружит в лагере, на берегу, в безопасности, Своего Дорогого Тигренка, то при всей своей пушистости она враз поднимет весь наш флот на глобальное прочесывание Волги, несмотря на штормовую погоду. А не у всех лодки такие мореходные и надежные, как у меня. Курс – бакштаг. Наш байдарочный тримаран такие скорость и ветер выдерживал уверенно, хотя носовые буруны поднимались значительно выше палубы. Как и сегодня, я прижался вплотную к берегу. Летим!! Какой-то местный мужик копался в огороде на берегу, увидел нас, разогнулся, поднес палец к виску и покрутил им.
Когда мужик оказался на траверзе, я молча протянул к нему руку, показывая, что между нами не более десяти метров, и в случае каких-либо осложнений мы спокойно дойдем до него пешком. Волгарь палец от виска убрал.
Когда наш сейнер проходил мимо нас, я и им показал рукой на берег – он рядом. Может рыбаки, как и тот Волгарь, поверят, что мы не совсем «чайники», хотя им и пришлось нам сигналить.
Я отобрал у Матроса шкот и румпель, приказал ему смотреть только назад и постоянно докладывать об изменении обстановки. Сам смотрю вперед и думаю, как жить дальше.
Настоящий шторм рядом. Надо немедленно опускать грот и выбрасываться на берег. Но на берег не хочется – он перед нами какой-то пустынный и «продувной». А впереди видны разноцветные домики пансионатов. Там – хорошо. Туча сзади не локальная, а на все небо, шторм с дождями может продлиться несколько дней, их лучше прожить не на пустом берегу, а в пансионате, как курортники. Может успеем дойти до курорта?
Когда сомневаешься при принятии решений, то вспоминай опыт предков.
А наши предки, русские мужики, никогда не начинали креститься, пока гром еще не грянул.
Матрос докладывает: «Расстояние между тучей и нами сокращается. Горизонтальный вал начал рассыпаться. Мы немного обгоняем тучу!» – «Ты не только назад смотри, но и по сторонам. Фронт может обойти нас с флангов». – «На флангах пока чисто, но ветер крепчает».
Летим вперед, все в бурунах и в туче брызг, почти как настоящие «Герои моря», нарушая все правила безопасности плаваний. Хорошо, что не опустили грот, успели, долетели до пансионатов раньше тучи. Заранее кинули с кормы якорь и на шквальном порыве ветра, и на не менее мощной волне выскочили на береговой песок почти так же далеко, как и уважаемые Матросом полинезийцы. Оттащили катамаран от воды, развернули его носами против ветра, закрепили вторым якорем, опустили бешено заполоскавший при опускании, но выдержавший такой ветер, грот, поставили над кокпитом палатку. Матрос схватил расходный мешок, я прихватил термосы, и мы побежали прятаться на веранду ближайшего домика.
Туча нас накрыла. Пошел крупный, хлесткий, хотя и короткий дождь. Ветер усилился до 20-25м/сек. Груженый катамаран с голой мачтой стал подпрыгивать на песке и куда-то стремиться, но два якоря, с носа и кормы, его удержали.
Стоим на веранде и смотрим на штормовое море.
Конструктору очень важно своими глазами видеть условия, в которые попадет его будущее судно. Пытаюсь подвигнуть Матроса на дискуссию – как надо переделывать «Катамаранг», чтобы он мог ходить по такому морю, но Матрос уклоняется: «Все равно ты никого слушать не будешь».
Но! Сам он смотрит на море очень внимательно. Наверное, придумывает СВОЮ скоростную лодку-одиночку, на которой можно и Каспий пересечь, и от меня отдохнуть, и доплыть до Гаити, выдерживая по пути не только обычные шторма, но и загадочные «тайфуны».
Почему его так тянет в Южные Моря? Летом на Волге лучше, чем в Полинезии. И с волжскими соснами никакие пальмы не сравнятся.
Пытаюсь спорить, но Матрос молчит.
Так что же выгоднее и надежнее для такой погоды – катамаран или тримаран? Этот вопрос надо решать в этом плавании. Тримараны я знаю, они просты, надежны и верны, как собаки, а катамаран – это «кошка». А кто запрещает стать специалистом по кошкам? Кстати, кошки лучше приспособлены для самостоятельной жизни в дикой природе и качку переносят легче, чем собаки.
Матрос, по-прежнему, на мои вопросы не отвечает, молча смотрит на штормовое море и думает о чем-то своем. Все правильно. Пока нам до Гаити так же далеко, как до Луны. Но если осознанно ставить перед собой заведомо недостижимые цели и потихоньку их достигать – строить, ходить, ломаться, снова думать, то постепенно и до Полинезии добраться можно.
Нас снова принимают за рыбнадзор и поселяют в пансионат. Курортная жизнь. Похищение «сладкой» воды.
Дует крепко, но погода стабилизировалась. Матрос готовит обед, а я пошел на разведку. Хожу по берегу – домиков много, а народу никого. Пошел на другой берег косы. У одного домика спиной ко мне стоит огромный и совершенно седой дед, чинит рыбацкую сеть. Прямо Илья Муромец на пенсии. Я подошел и говорю: «Здравствуйте». Он не оборачивается, видимо, как многие старые люди, плохо слышит. Подхожу вплотную и кричу: «Здравствуйте!!» Дед аж присел от неожиданности, обернулся и пытается своим большим телом загородить сетку. (Частные сетки здесь запрещены).
– Вы местный?
– …Я Иван Павлович… Шахтер…
– А что вы здесь добываете?
– ...Я на пенсии. Пансионат этот сторожу… – и все загораживает телом сетку.
– Вы нам и нужны. Мы у того берега причалили, можно мы у Вас в домике поживем, а то шторм начинается.
– …Можно…
А сам смотрит на меня с явным испугом.
– Мы не из рыбнадзора, мы туристы, в отпуск приехали.
Услышав ключевое слово «отпуск» дед успокоился, говорить стал разумно, прошел со мной до нашего берега, открыл нам домик, в нем три кровати и стол. «Живите, сколько хотите».
Мы перенесли в домик вещи. Термосы и продукты поставили на стол, на кровати положили надувные матрасы и начали курортную жизнь.
На ужин пригласили Ивана Павловича в гости. Дед все «домашнее» ел с удовольствием, хвалил, но когда дошли до чая, он стал морщиться.
– Вы где воду брали?
– В Бердянске заправлялись.
– Вылейте ее. Сколько вам воды нужно?
– Литров тридцать.
Дед задумался, несколько раз пробурчал слово «…много…». Потом выглянул на улицу, наклонился к нам и заговорщицки зашептал:
– Сделаю. Посидим еще немного, пока стемнеет, и я вам сладкой «днепровской» водички налью.
Это был бы подарок. Бердянская «минералка» нам уже надоела. Для супа и ухи она сойдет, а вот чай из нее – не Чай.
Сидели до темноты. Иван Павлович рассказал нам, как они здесь, в курорте, зимовали, как ловится калкан, что через неделю приедут строители ремонтировать домики, а потом нагрянут курортники, будет людно и шумно. «Но к осени я от шума и многолюдства устаю. А ночевать вам и завтра здесь придется. Этот ветер надолго. Мне самому надо сетку проверить, да теперь не выйдешь. Так что завтра вечером ко мне «на уху» приходите». Я вас буду ждать
Потом я взял два пустых бурдюка для воды, и мы пошли к Ивану Павловичу. Он в свой домик заходить не стал, а осторожно выглянул за угол и поманил нас рукой.
– У меня у самого вода есть, но вам много надо, вам надо из бочки наливать. Видите ту бочку на колесах? Эта бочка соседа. Он в город уехал и просил меня ее посторожить. Вы незаметно к ней подберитесь, кран откройте и налейте свои мешки. А я отсюда сторожить буду. Если кто пойдет, я рукой махну, а вы спрячьтесь.
Чтобы не подводить деда, пришлось точно выполнять его инструкции, даже «красться». Похищение воды прошло успешно. Днепровская вода действительно оказалась «сладкой». А бердянскую воду мы с тех пор использовали только как фирменную «минералку».
Поход в Кирилловку и приглашение на большую пьянку. Матрос решает мучивший его вопрос о местных жителях. Штормовые испытания «Катамаранга». «Человек-чутье». В чем разница между браконьером и шахтером.
Утром ветер все еще посвистывал, но небо очистилось. Стало ясно, что шторм идет на убыль. К вечеру он совсем стихнет и завтра утром мы пойдем дальше. Составили план на день. Сначала идем километров за восемь в магазин в большое село Кирилловку, которое мы на хорошей скорости проскочили накануне, потом быстро обедаем и устраиваем «штормовые» испытания катамарана, надеюсь, волна к тому времени не утихнет. Вечером собираем сумку с разными разностями и идем на прощальный ужин «с ухой» к Ивану Павловичу.
В магазине отоварились без проблем. Матрос сделал еще две внеплановые покупки. «Ты в Геническе в ресторане коньяк ставишь, а я «Шампаньское» при причаливании!» Но шампанского в магазине не оказалось, и он купил шипучку под названием «Салют». Еще он купил четыре пачки вафель. С вафлями удобно пить чай на ходу – не надо с сахаром возиться и бутерброды мазать, но у Матроса вафли вечно намокали, мялись и имели жалкий вид. У Матроса все просто: «Старые выкинем, новые есть будем».
Идем домой.
На выходе из села посередине дороги стоит одинокий мужик лет тридцати, невысокий, но по-казацки «справный», и явно зачем-то поджидает нас. Подходим.
– Хлопцы, вы «отдыхающие»?
– Отдыхающие.
– Вам спешить некуда, пойдем ко мне в гости, вот мой дом. (Дом у мужика небольшой, но тоже «справный»). А то я сегодня утром вернулся, жена в городе до вечера будет, все соседи на работе, и выпить не с кем.
Мужик распахнул полы своего пиджака – в каждом из двух боковых карманов по бутылке водки.
– У меня и закуска есть, и лука свежего надергаю.
Витамины. Матрос заметно поскучнел и демонстративно смотрит в сторону, а я задумался. У аборигена две бутылки, у меня в рюкзаке за спиной, кроме двух «маленьких», которые мне заказал Иван Павлович, тоже что-то булькает, на штормовые испытания катамарана мы будем уже не способны. А вечером мы идем к Ивану Павловичу на званый ужин «с вином» – так мы и завтра в море не выйдем. А нам уже пора. Абориген приглашает нас в гости от чистого сердца. Я, как можно мягче, обрисовал ему ситуацию.
Мужик растерялся. … «А сказали, что «отдыхающие»… Но если «испытания», то конечно…»
Мы пошли дальше, а он остался стоять по середине дороги, ждать других прохожих. А откуда им взяться?
Идем. Ветрено, но тепло и ярко светит солнце. После долгого сидения в лодке пешая ходьба доставляет удовольствие. Село кончилось, пошли кусты и песчаные косогоры, с высокого берега отличный вид на штормовое море. Матрос молчит, на мои вопросы не отвечает, будто меня и нет, лишь время от времени произносит: «…Не понимаю!». «…Не понимаю!». Вдруг он остановился. «Понял!»
– Что ты понял?
– Почему местные жители такие спокойные, жизнью довольные, прохожим выпить предлагают и в гости приглашают.
Матрос решительно снял свой рюкзак, развязал его, достал две пачки вафель, одну протянул мне, достал бутылку «Салюта» и с шумом открыл ее.
– Садись. Все просто. У них ВСЕ ЕСТЬ. Лето у них на два месяца длиннее нашего, зимой нет настоящих морозов, снега и льда по полгода не бывает. Море под боком, в нем разной рыбищи!.. Земля – чернозем, тепло. В садах даже настоящий виноград вызревает. Летом приедут «отдыхающие», им можно лишнее продать – это деньги. Ну почему бы им ни быть такими невозмутимыми? А у нас в Москве все на нервах, мы уже забыли, как нормально жить. Не город, а дурдом. Попробуй выйди на улицу и пригласи прохожего в гости две бутылки распить, так тебя в психушку отправят. А жадность наша и эта «хозяйственность» – это ползучая неизлечимая проказа! А может в Москве мы вверх ногами живем и с этим смирились?
«За понимание» выпили бутылку «Салюта». Я думаю над открытием Матроса. Вроде все правильно, но слишком уж просто. Возражаю:
– А как же чукчи? У них ничего нет кроме длинной зимы, а они тоже не жадные, гостеприимные и даже со своим знаменитым чувством юмора?
– Там другое. Там это от бедности, а здесь от глобального достатка, в том числе и здоровья. Ты обратил внимание, какие они здесь все здоровые и лица у них кирпичные?
– Значит, если дать тебе ВСЕ, то ты сразу станешь нормальным? А «все» – это сколько? Да и чего тебе не хватает, кроме длинного лета?
В лице Матроса что-то неуловимо изменилось.
– …Это очень интересный вопрос. Давай разберемся. Открывай свой рюкзак!
– Ну, уж нет! Вставай, пойдем катамаран испытывать.
Матрос нехотя встал.
– Из-за твоей жадности мы эту проблему так и не решим.
Когда пришли на берег, ветер еще посвистывал в вантах, но явно тишал.
По якорному канату я подтянул «Катамаранг» с голой мачтой в «бушующее море». Волны и правда зверские, таких еще не было, но катамаран их лихо отыгрывал. Лихо, конечно, но если бы он был нормально загружен, то не так бы легко прыгал по волнам. Надо увеличивать объем поплавков. Но! При необходимости можно в шторм отстаиваться на надежном якоре!
Ставлю катамаран под разными углами к волне, он и в этих условиях ведет себя терпимо, хотя много брызг попадает в кокпит. Для кокпита нужен тент, и не простой, а тент-обтекатель. Ставлю катамаран кормой навстречу волнам. Когда проходили положение бортом к волне, катамаран резко накренился, но устоял, и так же резко выпрямился. Кормой вперед он тоже держит волну!! – значит можно отдавать якорь с кормы и стабилизировать лодку, чтобы ее не «водило» на якоре, небольшим стакселем, туго поставленным в ДП. С кормы проще отдавать и поднимать якорь. Вертикальный клиренс надо увеличить минимум на 150мм. Сделать это можно за счет увеличения диаметров поплавков – сразу убьем двух зайцев…
Минут через двадцать испытания закончились, так как якорь (не «якорь-мечта») потихоньку полз по дну и нас относило к берегу, несколько раз катамаран сильно ударило о дно. Пришлось прыгать в прибой и выносить лодку на берег.
Переоделись, развесили мокрое бельишко сушиться, сидим, подводим итоги. Для паники вроде нет причин, но голова у меня идет кругом, а Матрос в восторге: «Да на такой двухметровой волне любое наше судно залило бы, опрокинуло, переломало и выкинуло! Как рыбаков на Обиточной косе!». У меня другие выводы. Волна была меньше двух метров. Выжить в шторм на катамаране можно (без парусов), но ходить на нем против настоящего встречного шторма пока нельзя. Работы – непочатый край. В какую сторону его переделывать – ясно. Но если сделать только то, что видно уже сейчас, то каким же он получится? Это будет совсем другое судно, весом под 90кг. Тогда выгодней делать морской катамаран не «двойкой», а «тройкой» – меньше «переносимого» веса на одного человека и удобнее вахты делить. И по-прежнему остается нерешенной проблема защиты от дождя. А дождь будет! Такой же, как в Обиточном заливе. Примитивная рубка отпадает, так как увеличится паразитное лобовое сопротивление, и катамаран не пойдет в лавировку под малыми штормовыми парусами. И т.д.
Явное несовершенство нашего любимого «Катамаранга» я воспринимаю спокойно. Паровозы доводили до уровня совершенства лучшие инженеры своего времени более 100 лет. Потом железнодорожный инженерный потенциал плавно перетек в авиацию, автомобилестроение, в архитектуру, в «космос» – его на всех хватило. А нашими лодками пока занимаются лишь отдельные энтузиасты, и то недавно. Откуда чему взяться?
Вечер. Мы в гостях у Ивана Павловича.
Только выпили «по первой», дверь открылась, и в дверном проеме появился человек. Цвет лица у него, как и у всех местных, кирпичный, но выражение лица непривычное, извиняющееся. Иван Павлович, как-то небрежно, представил его: «Это Валентин, сосед, тоже сторожем работает. У него «чутье», он всегда чует, когда у меня водку пьют, и приходит».
Валентину достали еще один стакан, налили, он выпил и уселся основательно. А чего странного в его желании посидеть с нами? Во всем этом курортном поселке зимой жили человек десять, они давно надоели-перенадоели друг другу, и общение со свежими людьми для них праздник. Правда, меня насторожило, что Валентин как-то очень уж явно «положил глаз» на фирменный нож Матроса. Он все время держал его под рукой, оглаживал, только сам резал хлеб и колбасу, Иван Павлович даже сделал ему замечание на счет ножа. А Матрос, простая душа:
– Нравится?
– Очень хороший нож!
– Дарю!
Валентин даже не поверил своему счастью.
Как я и предполагал, матросский нож исчез со стола. И мне пришлось доставать свой, так как «нож» Ивана Павловича был такой же старый и щербатый, как и он сам.
Одна бутылка кончилась. Я поставил вторую. Местная водка оказалась удивительно высокого качества. Выпьешь стаканчик, а закусывать не хочется. Достаточно просто вдохнуть в себя воздух и прислушаться к «послевкусию» этой водки, чтобы начать уважать мастеров, которые ее делали.
Матрос стал спорить, что дело не столько в мастерстве винокуров, сколько в качестве приазовской пшеницы, жесткости местной воды и в особом составе, запахе и чистоте азовского воздуха, который мы вдыхаем. Именно он и дает это «послевкусие» и облагораживает любую водку. Но меня не убедил, хотя, возможно, он прав.
Мы поели ухи, потом жареного калкана, поговорили о московской и здешней жизни, поругали дирекцию местных пансионатов и московское правительство, пора и честь знать. Но за столом шумно. Иван Павлович уже ничем не руководит, он стучит своим огромным кулаком по столу и обличает Валентина: «Ты браконьер и хищник!» Валентин защищается: «Так наши сетки рядом стоят, значит и ты браконьер?». – «Нет!! Я шахтер! Я свои кило двести (максимальная норма хлеба по военным и послевоенным карточкам) не задаром получал. Я страну поднимал!»
Видимо, этот спор у них бесконечный. Иван Павлович, шахтер, который страну поднимал, несколько стесняется, что теперь, живя у моря, морем отчасти и кормится, а у Валентина, как мы поняли, не одна сетка, а несколько, и часть своих калканов он на сторону продает, за деньги.
Мы с Матросом посидели еще немного, и ушли по-английски, не прощаясь.
«Море смеялось». Морской туризм – лучший отдых. Конец прибрежным плаваниям.
Идти нам сегодня менее 35 километров. Вчера шторм закончился, сегодня, ближе к обеду, успокоилась и волна. Ветер переменный по силе и направлению, и «ласковый». Иногда лавируем, иногда тихо скользим по ветру. Светит солнце, хотя и не жарко. Вокруг сотни волн, и все они пускают в нас солнечных зайчиков. По выражению Максима Горького, который тоже бывал в этих краях, «Море смеялось».
На Бирючьем острове много растительности. Несколько раз прямо на берег, к урезу воды, выходили стайки оленей и с любопытством смотрели на наш парус.
А мы идем и идем, хотя и не быстро, в свое удовольствие «живем в море». Первым это обнаружил Матрос. Он сидит, развалясь в своем кресле из надувного матраса, недоверчиво смотрит вокруг, потом повернулся ко мне и сказал:
– А ведь хорошо?..
– Хорошо.
– Век бы так плавал! А то всё разные страсти на нашу голову. Сюда надо на неделю позже приезжать. Совсем другая погода!
– Надо бы. Только где столько отгулов взять? Кроме того, испытания лодки надо проводить именно в плохую погоду, а в хорошую ничего не выяснишь и не заметишь. Подумаешь, что всего достиг, пойдешь во второе плавание и утонешь.
Матрос с сожалением посмотрел на меня.
– До чего же ты упертый! Неужели ты не можешь просто наслаждаться жизнью? Просто так?
– Могу.
Матрос в ответ только хмыкнул.
Весь день мы наслаждались идеальной погодой, спокойным морем и видом Бирючьего острова.
Так и день прошел.
Вечером мы проходили мимо домиков сотрудников заповедника, там играла хорошая музыка, наверно ее специально для оленей заводят. На последних дыханиях ветра дошли до западной оконечности острова, зашли за первый же мыс и очень тихо причалили. Я сразу завалил мачту, чтобы нас не заметили и не выгнали из заповедника. Готовимся к ночи.
Кончился этап прибрежного морского плавания. Завтра мы пойдем до Геническа открытым морем.
Конечно, можно было еще у Ивана Павловича перетащить катамаран через его косу и идти к Геническу вдоль северного берега Утлюкского лимана, как мы это сделали в Обиточном заливе. Но плавание у нас испытательное, лодка надежная, так почему бы и не «испытать» открытого моря?
Утренние хлопоты. «Моряк, верь в себя и в свое судно». Обнаруживаем, что мы почти без руля, но решаемся идти в море.
Встали с рассветом. Я очень тщательно осматриваю катамаран. Предстоит самый ответственный переход – через Утлюкский лиман до Геническа – восемнадцать километров открытым морем. Такими открытыми пространствами мы еще не ходили. Пойдем первый раз. Говорят, что новичкам и дуракам везет, может и везет иногда, но чаще – нет. «Везунчики» о своем везенье рассказывают всем, а «невезунчики» такой возможности уже не имеют. Так и рождаются нелепые поверья.
Проверяю все снасти, крепления, подтягиваю гайки, а Матрос совершенно не волнуется, ходит, посвистывает и осматривает заповедник, рискуя попасться на глаза какому-нибудь егерю.
Такая отвага и спокойствие объясняются «незнанием» и ВЕРОЙ в якобы мою квалификацию. Первый «Катамаранг» я строил один. Матрос верил в него абсолютно, чувствовал себя в лодке очень спокойно и все аварии воспринимал как развлечения. А я был весь на нервах – я же это судно делал и его знаю. То – не так, это – не эдак, в частности, крепление руля сделано не из проверенного материала, а из безродной нержавейки, а если она лопнет, то как до берега без руля дойдем? Правда, рулевое весло, на всякий случай, у меня тоже есть.
Потом я отыгрался, даже с перебором. Все поплавки для всех следующих «Катамарангов» единолично шил и клеил Матрос. За них я стал совершенно спокоен Я тоже «ВЕРИЛ» в его квалификацию и добросовестность. А Матрос на ходу лазил на нос и корму поплавков, что-то щупал, зашнуровывал, на стоянках подклеивал резиновым клеем. А когда, на следующий год, мы снова пришли в Геническ (уже с юга), Матрос первым делом не только «огладил» свои поплавки, но и обцеловал их. «Ну как же вы, мои поплавочки, выдержали? Ну не могло этого быть, никогда! Должны вы были лопнуть посреди моря! «Фюрер» уже обещал меня за это убить». А я смотрел на него и не знал – на кого больше дивиться, на него или на себя. Принципы: «Не верь себе» и «Верь себе» тоже можно довести до абсурда.
Илье Муромцу, до того, как он стал героем былин, было предсказано, что «Смерть в бою ему «не указана». И когда он видел перед собой «тьму» врагов («тьма» – это 10.000 воинов) он, с победным кличем – «Мне смерть в бою не указана!», – бросался на них. Заранее ЗНАЯ, что он их всех победит. «…Где мечем махнет – там улица. Где отмахнется – там переулочек…» И действительно, всех побеждал, никто его в бою убить не мог. Это, конечно, легенда, но сила «Веры» и механизм ее действия подмечены очень верно.
Позже в команде появился третий член экипажа – Боцман. Он лодки не строил, а занимался только хозяйством и администрированием, поэтому в море он вообще ничего не боялся. (У него самого все всегда было в полном порядке и многочисленные гермоупаковки с разными «сытными вкусностями» никогда не кончались).
Однажды мы заштилели на Каспии. Штилеем час, два, десять, шестнадцать. Мы с Матросом нервничаем, того и гляди должна начаться полоса штормов, а до ближайшего берега больше 100 километров. А Боцман весь в деле – проводит инвентаризацию продуктов и пресной воды, закончил, и радостно докладывает нам: «Нервяки, не бойтесь вы ничего, я вас спасу! До зимы у меня всего хватит, а зимой до берега по льду доберемся!»
Когда при ревизии катамарана я дошел до рулевого устройства, то ахнул. В баллере трещина! В самом опасном месте – косая трещина идет от паза, в котором вращается толстое (5мм) плоское перо руля. Видимо, баллер не выдержал ударов о дно при испытании катамарана на прибойных волнах во время шторма. Трещина небольшая, около 11мм длиной. Но у нас впереди Открытое Море.
Матрос вытащил коловорот, засверлил конец трещины, чтобы она не росла дальше, и успокаивает меня:
– Да не бойся ты! Выдержит он один переход, вчера же не сломался.
– Вот дойдем до Геническа, тогда и узнаем, выдержит или нет.
Думаю. Если ветер не изменится, то мы пойдем в галфвинд. Под гротом, даже зарифленным, катамаран будет приводиться и нагрузка на руль будет значительной – на «Катамаранге» руль работает не просто как руль, а как руль-шверт. Убираю грот и ставлю один большой стаксель – с ним приводящий момент значительно меньше. Достаю и привожу в рабочее состояние рулевое весло.
– Когда будешь рулить, то никаких резких движений, все делай очень плавно, парус так настраивай, чтобы на руле не было никаких усилий. На скорость – начхать.
Отчалили. Курс – галфвинд, ветер – 5м/сек, наша скорость – около 6км/час. Погодные условия – тепличные. Море нам делает очередной подарок.
Когда вышли из-за нашего мыса, то полностью открылся маяк Бирючьего острова. Сделали крюк, подошли к нему – это наш первый настоящий морской маяк. Смотрим. Он классической формы – впечатляет. Это атрибут настоящего Моря.
Осмотрели маяк и развернулись прямо на ресторан города Геническа. Я передал Матросу руль и шкот, назвал компасный курс (северо-запад), допустимый диапазон ошибок – ±1°, предупредил:
– Держи точно, а то мимо Геническа промахнемся.
– Нет проблем! Всю жизнь мечтал рулить по компасу!
Сам смотрю назад, запоминаю, как выглядит маяк с воды, издалека. Рано или поздно к нему придется подходить с моря, его «опознавать» и не перепутать с каким-либо другим. Но недолго это длилось из-за мглы. На расстоянии около километра маяк перестал просматриваться даже в бинокль. По всему горизонту на 360° небо сливается с морем, берегов нет. Мы в Открытом Море. Теперь для нас весь обитаемый и пригодный для жизни мир – наша лодка.
Особенности плавания открытым морем. «Капитан, спи не когда хочется, а всегда, когда можно». Матрос начинает заботиться о капитане. Кто первым увидел Землю? Такие разные люди.
Минут через двадцать Матрос запросил пардона:
– Не могу я держать точность 1°! Твоя картушка компаса на 15° туда-сюда болтается и она очень инерционная, я давно «Катамаранг» на курс привел, а она все на месте стоит.
Я дал ему послабление:
– Ладно, держи ±5° и ошибайся только к северу. Там будет Геническ, он большой и его хорошо видно, а на юге – низкая Арабатская стрелка, при такой видимости и сшибить ее можем.
Идем открытым морем. Ничего необычного, если не считать того, что по всему горизонту нет земли, лишь одно Море. Для нас это первый раз. Ветер дует ровно и несильно, волна небольшая, так как с севера у нее нет разгона, вода уверенно журчит у форштевней – курортное плавание. Азовское море, сначала пополоскав нас, показывает нам совсем другое свое лицо, оно хочет, чтобы мы запомнили его красивым и ласковым.
На два удара – треснувший баллер и «открытое море» – организм реагирует максимальным возбуждением. Маскирую его показным спокойствием – веру команды в своего капитана подрывать нельзя. Сладко и демонстративно зевнул. «Поспать что ли? А то вдруг шторм начнется, а я зеваю. Непорядок». Матрос: «Ложись, я сам справлюсь!».
Я расстелил надувной матрас, положил под голову мешок с ромом и постарался задремать. Глаза закрыты, иногда даже действительно задремываю, но слухом фиксирую малейшие изменения в обычном звуковом фоне – современная цивилизация еще не совсем убила в человеке звериное чутье. Матроса не дергаю.
Проворочался около часа, потом решил «проснуться» и сел. По привычке опустил руку за борт, чтобы набрать «полную ладонь моря» и умыться, но Матрос остановил меня: «Не спеши», – и протянул мне бидон горячей пресной воды. Умываться горячей пресной водой несравненно приятнее, чем холодной и соленой, я даже шею вымыл, утерся, от рук и лица идет пар.
– Ну, спасибо! Ну, удружил!
Сижу, блаженствую. Но этот акт запредельного альтруизма не дает мне покоя. Вроде бы, нет никакого повода, или подвоха. Думал, думал, ничего не придумал и решил прямо спросить Матроса:
– Что подвигло тебя на столь благородный поступок?
– Приятно доставить удовольствие хорошему человеку.
– Спасибо…
Матрос, на правах вахтенного, пробует командовать мною:
– Ты тоже в работу включайся, посмотри, не намечается ли шквалов, не пора ли нам грот поднять?
Я огляделся. Шквалов не намечалось, но, береженого Бог бережет. Дойдем на стакселе.
Еще в начале перехода мы условились, кто первым увидит Землю, получит приз – стакан. По счислению до берега километров пять. Уже должен быть виден Геническ. Это город на высоком берегу и с высокими трубами, они выше слоя мглы и мы должны их видеть, а на горизонте ни одного «торчка»! Не пора ли волноваться? Где мы? Взял бинокль, осматриваю горизонт. Долго смотрел. Вдруг мелькнуло что-то темное, вернулся на это место. Больше не мелькает. Может, направление неверно запомнил? Качает? Вспомнил про уловки Колумба и спокойно сказал: «Земля!».
Матрос схватил бинокль, тоже стал искал землю. Потом подозрительно посмотрел на меня.
– Нет никакой земли. И мой стакан ты у меня не отспоришь.
Минут через двадцать Матрос затих и пристально смотрит вперед.
– Вот теперь действительно «Земля», – он протянул мне бинокль. – Убедись, Земля прямо по курсу.
В бинокль я уверенно разглядел какое-то желтое пятно и на его фоне три темные точки. Что это? Дома? Но почему желтый фон? Почему это желтое пятно на горизонте так уверенно видно, когда вообще ничего не видно?! Море полно загадок.
Минут двадцать мы передавали бинокль друг другу. Наконец твердо установили, что это отдельно стоящий Желтый Дом с тремя окнами. Перешли море!! В открытом море шли по компасному курсу и пришли, куда хотели. Чудеса рукотворны.
Это в первый раз.
Я без всяких разговоров полез за ромом, разлил граммов по пятьдесят в кружки, Матрос достал какую-то жухлую, неоднократно подмоченную и высушенную шоколадку. Закусили.
Идем дальше. Подвыпивший Матрос откровенно нарушает судовую дисциплину и не отдает мне руля. «Сиди!! Я сам перейду открытое море и довезу тебя до берега. Чтобы «Фюрер» потом мне публично разных гадостей не говорил».
Все-таки переход открытым морем, «без берегов», и для него потрясение сильное.
Три темных окна в желтом прямоугольнике дома смотрелись все четче, а больше ничего не видно. Сколько еще идти, при такой видимости не определишь, но коль виден отдельный дом, то ясно, что «ДОШЛИ!», что это именно благословенный город Геническ. Наш Зурбаган. Физиономия у Матроса – как цветок в мае. (В следующем году мы действительно увидели майские дикие тюльпаны на склонах гористого крымского берега). Ведь это именно он довел «Катамаранг» до Геническа через открытое море. Вслух мечтает: «Придем в Геническ, сходим в парикмахерскую, в баню, и чистенькими пойдем в ресторан, капитан бутылку «Лучшего коньяка» поставит...»
Потом, когда мы развернулись по ветру и шли уже вдоль города Геническа на юг, к пляжам на Арабатской стрелке, Матрос совсем в разнос пошел. Повернулся ко мне:
– Придем на берег, а там нас «Фюрер» встречает!
– ...???
– Ты его не знаешь, он не утерпит. Если б ты видел, как он меня провожал. Как диверсанта, которого специально посылают, что бы тебя, его лучшего друга, утопить. Наверное, сейчас бегает по берегу и наш парус высматривает.
Тут уж я задумался. Олег Александрович человек необычный, способен на такие поступки. Но! Он человек цельный, глыба. Он собирался на майские праздники везти своих «пионеров-анархистов» на Волгу. Значит, повезет, и их не бросит. А кто же кроме него их уму-разуму учить будет? Выдаю итог размышлений Матросу:
– Вряд ли.
Матрос обиделся.
– Зануда ты, и не поэт! И в людей не веришь. Все «Фюреру» про тебя расскажу. «Фюрер», тоже зануда, но он поэт. За что он тебя уважает? Не понимаю?!
Я решил воспользоваться его минутной слабостью и задал давно интересовавший меня вопрос:
– А почему вы моего друга, Олега Александровича, так обидно называете «Фюрером»?
– А кто же он?? Это для него еще мягко, он самый страшный фюреровский «Фюрер» и есть, хуже него фюреров не бывает. Он «не от мира сего», он подвижник, своего рода святой человек. Он нас собрал, создал клуб, познакомил с парусным обществом, с тобой, в частности. Ты сам задумайся, если бы не он, мы друг друга так и не узнали бы. Представляешь – ходим мы с тобой по одним улицам, встречаемся и даже не здороваемся друг с другом!? Он заставляет нас лодки делать, в регатах участвовать, «пионеров» по школам собирает, в походы с ними ходит – он весь в парусе. А обыватели любят святых только на иконах, а не когда они рядом с ними. Разница становится очевидной. Вот и защищаемся, обозвали его «Фюрером». А поводов он дает больше, чем надо! Ты же знаешь, как он нами командует, и не делает никакого различия между своими пацанами и нами, взрослыми. А я над собой командиров не терплю!!
Олег Александрович, действительно – не от мира сего. В год описываемого «покорения Азова», но уже осенью, в конце нашей «Осенней регаты» он подошел ко мне, еще по пути горестно и, как всегда, громко, на весь лагерь, сетуя: «Опять регату про..! ...! ...! Молодым я перед стартом ясно сказал: «Садитесь на хвост N... и повторяйте за ним все, «как попугаи». …! …! …! Он должен был их в лидеры вывести, а последний участок – фордак, они и его должны были обогнать, у них вес на двадцать килограммов меньше. А эти, . ..! …! ..! (хулиганьё) решили своим умом жить! А где ж его взять? ...! ...! »
Лагерный народ нас слушал, искренне сочувствовал «Фюреру», хотя и несколько осуждал обилие в его речи специфических «морских» выражений.
«Фюрер» внимательно осмотрел мой парус, пощупал его, разные эмоции отражались на его лице, скрывать их он не умел, и не думал об этом.
– С таким бы и мои первое место заняли. Ты зимой себе новый парус шить будешь?
– Буду.
(Мне действительно надо сшить к весне новый «морской» комплект парусов для нового «Катамаранга–3»).
– Тогда я у тебя этот заберу. У меня еще два хороших пацана есть, а ходить им не на чем. Им отдам.
И он спокойно, деловито стал снимать с моей призовой лодки мой ударный «гоночный» парус-крыло.
Я слегка растерялся, но предупредил: «Парус без родной мачты – это кусок тряпки».
Олег Александрович разогнулся, задумался.
– Ты лучше знаешь, у моих-то, …! …! «ученых», …! …! не получается. Тогда я и мачту с гиками заберу.
Он свистнул, с другого конца лагеря ему на помощь прибежали его «пионеры», и эта молодая голодная саранча с гомоном и детскими выкриками обглодала мою призовую лодку до хребта с ребрами – только руль, шверцы и поплавки оставили, а все парусное вооружение, со всеми блоками, шкотами и другими снастями, унесли.
При виде своего разграбленного судна любой человек загрустит. Но «Фюрер» меня успокоил:
– Ты себе еще сделаешь.
Так и я, невзначай, поучаствовал в его подвижничестве.
Благословенный город Геническ. Стресс. Как быстро человек отвыкает от цивилизации и дичает. Радости цивилизации. Почему Зурбаган достался нам, а не Антанте.
Я выбрал самый безопасный и удобный для ЗАВТРА участок берега и мы причалили.
Все как-то по-деловому и по-будничному, хотя это для нас праздник, которого могло и не быть. Мы «Достигли». Я, как всегда, заякорил катамаран, опустил парус, Матрос поставил над кокпитом палатку.
Нет никакой особой радости по поводу того, что мы дошли до своей цели, что перешли море, что дошли до благословенного города Геническа.
А с воды он действительно красив.
Кончилось экспериментальное плавание. Лишь час назад я мог проверить любую свою идею в море, на практике, а теперь придется решать все задачи «на берегу», дома, на диване, силой мысли, что много трудней. Я удачливый инженер, но и на старуху бывает проруха. А в море ошибаться нельзя – не будет возможности взять реванш у Моря.
Матрос тоже какой-то «квёлый». Протянул мне руку, взял мою, без энтузиазма пожал ее. «С приплытием».
Потом один старый парусник научил меня – когда кончается плавание, то дай команде сразу «С урезом воды! С причаливанием!» 100 грамм. Они сразу станут нормальными и начнут работать как надо. Достижение «Конечного берега» после плавания – сильный стресс для организмов, и им надо помочь.
Дельный совет. Но в первый раз, по неопытности, я не рассчитал дозу рома. Матросы не только стали самими собою, не только начали радоваться жизни и выражать желание работать, но даже стали «эстетствовать» и издеваться надо мной. «Сусанин! Куда ты нас привез? Здесь берег некрасивый, а на той стороне бухты – Природа! Желаем на тот берег!!» Я не уловил подвоха (на капитанов ром действует иначе, чем на матросов) и начал вполне серьезно распределять обязанности:
– Приводить катамаран опять в ходовое состояние долго, это «суета». Давайте так – один из вас садись в лодку и отпихивайся веслом от прибоя, а мы вдвоем потянем ее «бечевой» за якорный канат по периметру бухты.
– Да ты что?!! Хвати нас водить кругами! Мы пойдем напрямик – поперек бухты, и наш «Катамаранг» на вытянутых руках пронесем «по дну с песнями!»
Слаб человек.
Мы обиходили «Катамаранг», собрали рюкзачок с полотенцами и чистым бельем, поставили над кокпитом палатку, я очень тщательно застегнул все «молнии» на палатке и мы отправились в город. Выбрались через ракушечный пустырь на дорогу, дошли до старинного железнодорожного моста через пролив в Сиваш. Уже и железной дороги нет, а надежный и по-железнодорожному красивый мост стоит, как памятник. Весь мост усыпан азартными и шумными рыбаками – старушками и ребятишками, они наперегонки ловят бычков. Сразу за мостом начинается город, благословенный город Геническ. Теперь действительно «ДОШЛИ!». Пешком.
Первой на нашем пути стояла «Аптека». Заходим. «Здравствуйте! Дайте нам чего-нибудь полечиться». Пожилая женщина-аптекарь оглядела нас и поинтересовалась: «А в больницу вы обращались? Нет? Ну, ладно, дам я вам одну мазь, может поможет».
Дело в том, что мы, «бледнолицые северяне», обгорели на южном солнце. Я все время ходил в фетровой шляпе и в темных очках, поэтому верхняя часть лица у меня уцелела. На нижней части лица выросла густая борода и защитила кожу. А самый кончик носа, до которого не доходила тень от шляпы, пострадал. Сначала с него сошла кожа, потом не выдержала сама плоть, растрескалась, из трещин капала сукровица. У Матроса была модная пляжная кепка с очень большим козырьком, поэтому лицо у него уцелело, но зато отгорели уши – их верхние части стали толстыми, как колбаски, и загнулись вниз. Кровоточили они сильнее, чем мой нос. Тыльные стороны рук у нас были одинаковыми и напоминали старый кирзовый сапог.
Мы густо намазались целебной белой мазью и пошли вверх по улице к центру города. При этом Матрос еще не отошел от моря, не перестроился на цивилизованный лад. Он шел по середине проезжей части улицы, разговаривал громким голосом – прохожие на него оглядывались, размахивал руками и на мои замечания не реагировал. Со словами: «Гусь свинье не товарищ», я оставил его и пошел по тротуару. Местный «жигуль» догнал Матроса и метров десять ехал за ним в горку с малой скоростью. Аборигены дивились на дикаря, пришедшего с моря. Потом водитель резко просигналил. Матрос так же резко повернулся на 180° и задрал обе руки вверх. «Сдаюсь! Против техники не попрешь». Абориген ударил по тормозам, с минуту растеряно смотрел на Матроса, потом стал энергично выворачивать руль. Только после этого Матрос освободил дорогу.
Вторая остановка – парикмахерская. Здесь уже я шокировал публику. Я снял штормовку и повесил ее на вешалку. Когда повернулся, то обнаружил, что все присутствующие как-то странно смотрят на меня. Матрос, развалясь в кресле, ехидно посмеивается. В одежде непорядок? Ковбойка точно без дыр. Может брюки? Провел руками. Точно. На бедре у меня закреплен большой морской нож, из ножен торчит хищная ручка. Ножны отцеплять от брюк долго. Я вынул нож из ножен, бросил его в рюкзак, а рюкзак демонстративно повесил на вешалку. Народ успокоился. Через час, бритые и благоухающие одеколоном, мы вышли на улицу. Какое же это удовольствие потрогать рукой щеку и почувствовать не щетину, а относительно гладкую кожу.
Следующая радость цивилизации – баня. Азовское море – это наш «Юг», в мае тут лето, но тело все же соскучилось по теплу. В бане я нахватал столько тепла, что банально перегрелся, извинился перед Матросом, сказал, что буду ждать его на улице, на лавочке. Сижу в тенечке, отдуваюсь и вытираю пот со лба.
Выходит Матрос. Я его сразу и не узнал. На нем новая модная дорогая рубашка, на брюках следы складок появились, ноги стали не кривые, руками не размахивает, на все окружающее смотрит свысока. Подошел ко мне, элегантным жестом вынул расческу, тщательно причесался, покрутил головой в поисках зеркала, не нашел, и обратился ко мне, не крикнул, а спокойно, с достоинством, спросил:
– Как?
– Красавец! Только левую немного поправь.
– Чего левую?
– Волосинку.
Я думал, что Матрос драться полезет, он серьезно относится к поредению своей шевелюры, но цивилизация сделала его совсем другим человеком. Он с легким сожалением взглянул на меня.
– Зануда с потугами на шуточки. Приводи себя в порядок и пойдем в ресторан.
По пути к ресторану был почтамт, мы отправили телеграммы домой. Почтамт стоит на местной господствующей высоте, с нее хорошо видны Генический порт, Арабатская стрелка и далеко на берегу стрелки виден наш очень маленький одинокий и родной «Катамаранг».
На стене почтамта мемориальная доска. 3 июня 1919 года именно на эту горку местные красногвардейцы вкатили свою единственную пушку и стали геройски ждать подхода антантовской эскадры из двадцати восьми боевых кораблей и десантных судов. Командовал красногвардейцами Иван Гирский, кадровый офицер, профессионал.
Первым же выстрелом артиллеристы разбили рубку головного корабля, остальные капитаны запаниковали – к порту ведет прорытый длинный узкий прямой фарватер и у них нет свободы маневра, а артиллеристы открыли беглый огонь на поражение. Три бронированных корабля все же смогли прорваться к причалу. Только стали швартоваться, из засады выскочили красногвардейцы и пошли на абордаж в штыковую атаку, и захватили корабли. Остатки разбитой антантовской эскадры поспешили скрыться в сторону моря.
Генический хлеб. Как надо ходить по морю. «Моряк, уважай традиции».
Вот и конечная точка нашего маршрута – ресторан.
Мы зашли. Внутри все выше всякой критики. На первом этаже – красивый холл с чучелом бурого медведя, фирменный магазин с деликатесами и лестница на второй этаж. Мы поднялись. Зал небольшой, уютный и почти пустой. В одном углу деловито ужинал пожилой мужик, по виду командировочный, в другом углу пили пиво и что-то тихо обсуждали четверо местных. Матрос уверенно занял столик посередине, у окна. К нам сразу подошла молодая свежая девушка в белом переднике, внимательно оглядела нас и сказала, явно обращаясь не ко мне, а к Матросу:
– Будете кушать? Я вам сейчас меню принесу.
Матрос вальяжно повел рукой.
– Не надо меню. «Кушать» мы будем по полной программе, на Ваш выбор, но только все самое лучшее.
Таким Матроса я еще не видел. Но свою реплику успел вставить:
– И бутылочку коньяка, пожалуйста, тоже самого лучшего.
Девушка замялась:
– У нас только один «коньяк».
Матрос, по-прежнему, невозмутимо, и как бы раздумывая:
– А к коньяку...
– Лимончик?
– А кроме лимончика?.. Ничего нет? Тогда лимончик. И две бутылки нарзана.
Девушка совсем растерялась.
–…Записываю: две бутылки «минеральной воды».
Тут уже я не выдержал и встрял в их разговор:
– Хорошо, только не «Бердянской» минералки, пожалуйста.
Через минуту она спешила к нам с подносом, поставила по середине стола большую тарелку с белым хлебом, расставила приборы и попросила подождать еще пять минут.
Мы с Матросом ждем и чувствуем – ХЛЕБОМ пахнет! Не просто хорошей пекарней, а раскаленной солнцем степью и настоящей приазовской пшеницей, за которую здесь упорно воевали еще древние греки, скифы, парфяне и римляне. Матрос взял кусок хлеба, красивым жестом поднес его к лицу и понюхал. Я тоже взял кусок, понюхал, отломил маленький кусочек и положил его в рот, хлеб во рту растаял. Я откусил кусок побольше, он тоже «растаял». Еще откусил…
Потянулся за вторым куском хлеба. Матрос осуждающе взглянул на меня, но и сам взял второй кусок хлеба.
Через пять минут хлебная тарелка была девственно чиста.
Девушка принесла заказ и ахнула.
– Я же приносила вам хлеб.
Матрос, невозмутимо:
– Правильно. Но Вы принесите вторую порцию и заверните нам еще одну буханку с собой, в Москву. Как Генический сувенир.
– С собой у нас не положено.
– А Вы скажите, что просил... – Матрос солидно назвал свою фамилию, имя-отчество. – А на Азовское море я приезжал развеяться, две недели ходил на парусной яхте. Кстати, рекомендую, – кивок в мою сторону. – Это капитан моей яхты.
– Я постараюсь, но не положено...
Через две минуты девушка вернулась к нам – в одной руке тарелка с Хлебом, другой рукой она придерживала спрятанную под фартуком буханку.
Первый тост был за то, что «Дошли». Были, конечно, шероховатости, но на какой яхте их не бывает.
Второй тост – за Море.
Потом мы долго спорили, ели, и опять спорили.
Мы с Матросом люди разные, у нас разные цели в жизни, мы по разному относимся к людям, к Морю, к Волге, к Полинезии. Я так и не понял – почему его так в эту Полинезию тянет, когда у нас, почти рядом с домом, есть Волга? И только по двум «морским» вопросам наши мнения совпали:
Первое. Нам, в нашем первом морском плавании, конечно, «повезло». Но в море везет только тем, кто этого заслуживает.
Второе. «Сурово море!» Но не так оно сурово, как это кажется с берега. По морю ходить можно. В кругосветки, через шторма и океаны, ходят не небожители, а простые смертные, такие же, как мы с Матросом.
Хотя и «под коньяк», но мы докопались до этой, на поверхности лежащей, но не очевидной истины.
Через несколько лет, на очередном, уже достаточно хорошем морском «Катамаранге» мы впервые перешли Каспий поперек и втроем возвращались в Москву. Едем в поезде со всеми мыслимыми удобствами. Прошли Ростов. Идем вдоль Таганрогского залива родного Азовского моря. Я стою у окна – видна только черная полоса растительности на берегу, а дальше – черная вода и еще более черное небо. Привычных нам ярких звезд на небе, по которым мы до этого держали курс в море, не видно. Из теплого, сухого и ярко освещенного вагона я смотрю на эту черную и очень холодную бесконечность (менее тридцати километров!) и мне кажется невероятным, что можно решиться уходить в эту сырую холодную темноту. А ведь только что, несколько ночей подряд я жил в этой Темноте, в настоящем Море, определял свое место по счислению, предсказывал погоду на вторую половину ночи, определял наивыгоднейший курс и нужную площадь парусности для этого ветра, настраивал и рифил в темноте паруса, и при этом, всегда, даже «крепко спя», контролировал лодку и команду. И нам не было «холодно и страшно» – мы просто жили в море в свое удовольствие и с некоторыми приключениями, но с двойной страховкой, шли по намеченному маршруту и пришли, куда намечали. Разная обстановка, разное восприятие действительности.
В детстве Мать мне говорила: «Чтобы пройти дорогу, надо просто идти по ней, пусть даже неспешно. По дороге все само собой «образуется».
Так оно и есть. Конечно, идти по Морю надо с умом и с опаской.
Последний тост, хотя бутылка коньяка еще на треть оставалась полной, Матрос произнес стоя: «За прекрасных дам! За тех, кто ждет нас на берегу. За наших Жен!» Я тоже встал.
После ресторана мы пошли искать тот Желтый Дом с тремя большими темными окнами, который послужил нам Первым Маяком в нашем первом Открытом Море.
Этот ресторан мне дорого обошелся. В следующем году мы подходили к Геническу с юга. Было ясное холодное свежее утро с отличной видимостью. Едва город показался на горизонте, Матрос по-настоящему загрустил: «Кончилось плавание. Жаль!» А потом оживился: «А в городе мы пойдем сначала в баню, а потом Капитан поведет нас в ресторан и бутылку «Лучшего коньяка» поставит».
Я удивился:
– Это еще почему?
– Традиция, – серьезно ответил Матрос.
С тех пор так и повелось. Каждый год эти матросы, еще задолго до окончания плавания, начинали «вкусно» обсуждать, как на берегу я поведу их в ресторан и они свою законную бутылку «Лучшего коньяка» пить будут.
Счастливые люди. Славная судьба «Катамаранга». Мы строим планы на будущее. Прощальный салют и наши с Матросом сомнения.
Уже в сумерках мы вернулись на берег. По пути домой я увидел на обочине дороги выкорчеванный пенек, судя по корням, яблони. Поднял его и положил в рюкзак. Матрос походя заметил, что «от куркульства лекарство еще не изобрели». И оказался не прав. Уже на берегу моря, как Божий дар, я нашел еще две очень толстые деревяшки, выброшенные волнами и высушенные солнцем. С помощью звенящей от сухости морской «камки» я превратил все свои приобретения в большие живые красные угли, они переливаются всеми оттенками красного света.
Сидим вокруг костерка. Красные угли – это «сухое» тепло, которое передается излучением и греет по-настоящему. От живого – живому. В стороне, на поплавке, накрыт стол, мы немного погрелись горячим чаем, хотя и не холодно.
Я составил и доложил план на завтра.
Завтра у нас напряженный трудовой день. Встаем рано. Разгружаем катамаран. Основную часть вещей пакуем «по-дорожному». На порожнем судне, с полной парусностью, выходим за мыс в прибойную зону и испытываем его в самом жестком режиме, пока не разломаем. Дал бы Бог навального ветра посильнее! Когда отломится баллер, будем управляться рулевым веслом. На нашем мелководье попробуем поставить катамаран на один поплавок, посмотрим, как он идет на оверкиль. Потом зайдем с наветра к нашему лагерю и разгерметизируем один из поплавков. Попробуем дойти до берега на аварийных камерах плавучести. После обеда разбираем останки катамарана, слегка их сушим, пакуем в рюкзаки и катим на тележке к станции. На местном маленьком поезде едем на узловую станцию «Новоалексеевка» и грузимся на вечерний московский поезд. В поезде, под вагонную качку, допиваем остатки «морского» рома.
Матрос согласен:
– Все пропьем, а флот не опозорим.
Сидим. Вечер тихий и ясный. За близким поворотом ракушечной косы шумит негромкий, и теперь уже привычный для нас прибой. На берегу – никого. Метрах в шестидесяти от нас проходит старинная «почтовая дорога», тянущаяся на 100 километров вдоль всей Арабатской стрелки до Керченского полуострова. За весь вечер по ней проехало всего две машины.
Матрос удивляется:
– Чудно устроен человек! Я сейчас счастлив. Могу воскликнуть: «Остановись мгновение!» Но чтобы получить удовольствие от простого белого хлеба, от ужина на белой скатерти, от этого сидения на берегу, надо было две недели прожить в море? Дома я каждый день обедаю на белой скатерти и всем недоволен. А может, мы уже другими стали?
– Может…
Я тоже философствую, но на другую тему. Грустно смотрю на свой катамаран. Короткий у него оказался век, всего две недели. Азов его потрепал, что-то сломано, что-то погнуто и, по большому счету, все примитивно на мой сегодняшний взгляд. Показывать его уже никому нельзя – вчерашний день. Красивый «Хромированный стальной лом» мы начнем изобретать завтра. Для этого наш любимый «Катамаранг» завтра будет не «разобран», а «разломан» в интересах технического прогресса. Но он у нас был ПЕРВЫМ, и позволил нам пройти море, сделать первый шаг от мечты о море к самому морю, и без риска утонуть. Поэтому он так и останется для нас самым дорогим судном в нашей жизни.
Потом мы с Матросом девять раз ходили на майские праздники в Море, и каждый раз на новом «Катамаранге». Собирали и доделывали его на берегу, торжественно откупоривали о бушприт бутылку «Шампаньского», и пили его с удовольствием. В очередной раз новый «Катамаранг» был венцом творенья, и каждый раз я «разламывал» его после плавания, как недостаточно совершенный. А я и не обольщаюсь. Мои коллеги доводили паровозы до ума более 100 лет.
Матрос мои технические изыскания не поддерживает и уводит разговор в другую сторону.
– До тебя хоть дошло, что у нас теперь есть Море? И это на всю жизнь. Этого уже не изменишь! Как ты догадался именно МЕНЯ в море позвать? Не жалеешь? А теперь это уже неважно. На следующий год уже Я приглашаю тебя в морское плавание. Пойдешь?
– Матросом?
– Нет, ты не сумеешь. Ты не гибкий. А я первый раз послужил матросом и теперь знаю, что матросом служить гораздо труднее, чем капитаном, у тебя не получится. Да и делать ты ничего не умеешь по хозяйству. Пусть все остается, как есть.
– Диаметр поплавков надо увеличить на 30%, а если катамаран будет «тройкой», то на 50%, но на столько же прочнее должен быть материал поплавков. А где такой материал взять?
Матрос с сожалением смотрит на меня, как земский доктор Чехов на больного крестьянина.
– Безнадежен. Достану я резину. Знаю где, украду в нашем институтском подсобном хозяйстве. Не забивай ты себе голову этими лодками, забудь про них, впереди у нас целый год! А сегодня – наш день, сегодня мы первый раз Море перешли!
Молча сидим у нашего костерка. Матрос жалеет меня: «Не умеешь ты жить».
Вдруг глаза у него загорелись!
– Я тебя вылечу!! У тебя тоже есть «пунктик», я знаю, против чего ты устоять не сможешь!
Матрос решительно встал, пошел к лодке, порылся в своем «водопроницаемом» рюкзаке и достал большую ракету, запаянную в полиэтилен. Две настоящие «спасательные» ракеты с большим трудом, через третьи руки, приобрел Олег Александрович и отдал их Матросу со словами: «Будете тонуть – пускай! На эти ракеты даже вертолеты садятся. Но если тонуть не будете, то верни их мне».
– Пусть «Фюрер» потом меня пилит, но давай одну ракету запустим в честь окончания нашего плавания и начала нашей Морской Жизни?
– С огромным удовольствием!!!
Я внимательно прочитал инструкцию на теле ракеты, взял ракету в левую руку, направил ее под углом 15° к вертикали в сторону моря, дернул за кольцо тёрочного капсюля, и началось!
Ракета с оглушительным свистом полетела в небо. Потом взорвалась, и из нее выскочили три ослепительно красивых красных огня. Два огня по плавной кривой шли по небу, постепенно угасая, а третий огонь опять взорвался, и из него снова выскочили три красных огня, и снова красиво пошли по небу!
Наконец, феерия закончилась. Мы стоим, открыв рты.
Матрос засуетился, потом побежал к лодке, достал вторую ракету. «Раз такой день, то и вторую ракету запустим?! Пусть меня «Фюрер» потом убьет??»
– Олег Александрович нас обругает, но поймет и простит. Запускай!!
И вторая ракета со свистом пошла в небо. Но Матрос торопился, инструкции не прочитал, и вторая ракета полетела взрываться не в сторону моря, а прямо на «почтовую дорогу». Она взорвалась низко над землей. Два красивых красных огня опять пошли вверх, а самый яркий огонь пошел вниз, стукнулся о ракушечную «почтовую дорогу», взорвался, и вверх от дороги, как взрыв, взметнулись три красивых красных огня.
Матрос, обречено: «Все! Сейчас из города прибегут двое в штатском и один в форме и нас повяжут». Через час они действительно пришли, очень вежливо проверили у нас документы, изучили наши, якобы честные физиономии, извинились и пошли по берегу моря дальше, искать, может это вовсе и не мы «почтовую дорогу» ракетами обстреливали.
А мы с Матросом тихо (теперь уже очень тихо) сидим у своего костерка и дальше празднуем. Не спать же в такую ночь на берегу Арабатской стрелки, когда перед нами широкая панорама Моря и благословенного города Геническа.
Матрос:
– Знаешь, после того, как я пожил в Море, я обрел землю под ногами. Я теперь ЗНАЮ, что я еще ЖИВОЙ, что у меня, оказывается, есть еще и силы, и желание и ВКУС жить, а то я в себе сомневаться начал. А самое главное, я обнаружил, что я еще способен быть по-настоящему – «мальчишкой». А это счастье. Ты не поймешь… Но и ты один подвиг уже совершил – взял именно Меня в море. А это поступок явно не мужа, не твой, а именно Мальчишки. Ты сильно рисковал, и «Фюрер» очень правильно на тебя ругался перед отъездом, он мудрый человек.
Думаю о его словах. А может Матрос прав и не все так просто? Может существуют другие уровни принятия решений в жизни? Умение не врастать в обыденность и в разные «системы», способность оставаться «мальчишкой» – это не только жизненная квалификация, не только наследство, оставленное нам эволюцией и предками, но и действительно «счастье» – Божий Дар для любого взрослого человека. В море, наверное, можно ходить не только затем, чтобы испытывать новые лодки, чтобы приобретать новые знания, чтобы на их основе создавать еще более совершенные лодки, снова их испытывать, снова «разламывать» и снова создавать. И так по кругу, вернее по спирали, до бесконечности, к звездам! А это все равно «замкнутая система». Я не знаю, кто нас создал, но созданы мы профессионально, с огромным запасом добротности, гораздо более богатыми, чем мы сами о себе думаем. Может в Море стоит ходить за тем, чтобы увидеть Солнце сквозь пенистый гребень волны, чтобы растеряться и засомневаться – дойдем ли мы до Геническа, как после первой аварии у Бердянска, чтобы увидеть счастливую физиономию Матроса, который впервые столько калканов «наловил» у рыбаков, и увидеть сквозь стену дождя огромные куполообразные волны, расположенные в шахматном порядке, и искренне не знать – пугаться их, или нет?
А мой костерок из последних своих сил, светил нам последним своим красным светом. Что могу – то дарю. От живого – живому.
Ослепительную феерию, его сестру, мы тоже видели.
Наверное, на моем лице, помимо моей воли, проявилось что-то необычное, «не капитанское». Удивленный Матрос уставился на меня. Потом вскочил.
– Неужели ты что-то понял?? Да этого не может быть!! Никогда!? Но уж коли это так, то я рад за тебя. …И за себя. Может быть, когда-нибудь, ты станешь нормальным человеком, и мы даже сможем стать с тобой …«друзьями»??…
Матрос некоторое время молча ходил вокруг костра, недоверчиво посматривал на меня. Видимо, в такую, свою, перспективу он и сам не верил.
Потом скомандовал: «Лезь за своим ромом и давай еще по соточке. «За понимание».
Это этого стоит.
КОНЕЦ