В. Байбаков

В любом деле есть свои сверкающие вершины: в парусном туризме — это, конечно же, плавания в открытом море. Там, за горизонтом, человек остается один на один с грозной Стихией, он может победить, лишь преодолев свои слабости. Там проверяются на прочность лодки и характеры, куется драгоценный сплав воли и опыта, мужества и знаний.

Ни в одном виде туризма так не любят поспать и поесть, как в водном: старт нашего перехода через Азов был дан явно ближе к полудню, чем к рассвету.

Из укромной бухточки на окраине Бердянска наконец-то выпорхнули три мини-парусника; швертборт «Мева», тримаран на базе «Салюта» с алым «виндссрферовским» парусом и стаксельное надувное проа моего «изобретения».

Представлю экипажи. Все трое — москвичи. На «Меве» — Миша Власенко. Несмотря на молодость, он уже ходил под парусами на Онеге и Арале, да и здесь — на Азове ломал мачты. На днях предстоит его юбилей — 25-летие (на этот случай припасено шампанское).

Валерий Перегудов — царь и бог парусного туризма, заядлый гонщик-байдарочник, о котором стоило бы написать роман в стиле Дж.К.Джерома. Его тримаран полностью соответствует обстоятельной натуре хозяина: это — чудо обитаемости, где предусмотрено все для кейфа, есть по отдельному кармашку для каждого гвоздя, но... нет штормовых парусов. Царь и бог настолько уверовал в созданное им для гонок вооружение типа «Стриж», что смело вверил единственному парусу свою судьбу.

На экспериментальном проа, уже заслужившем ряд мало приличных прозвищ, идет автор этих строк. Моя «Агура» уверенно тащится в хвосте. Устав понукать ее, ложусь на сетку между 5-метровым корпусом и 2,7-метровым подветренным поплавком, миролюбиво слежу за тем, как суденышко само водит носом за ветром — лодка «самоуправляема».

Повивальными бабками «Агуры» были антипатия к тяжелым рюкзакам и застарелая страсть изобретать что-то несолидное. Считая, что нет смысла мудрить ради одного похода, я взял «байдарочный дакрон», т. е. тик для пера, сшил из него два мешка-баллона и набил их ниппельными волейбольными камерами. На длинный баллон поставил кокпит — коробку из дюралевых труб, обтянутых полотном. Пару фанерных швертов посадил фланцами на две поперечные балки. Поставил по середине длины лодки, на внутренний край кокпита, 5-метровую мачту из трубок — лодка готова! В качестве главного паруса использовал геную от «Голландца» (7 кв.м), в качестве штормового—стакселек от «Мевы» (1,9 кв.м). Среди наших лодок мое проа уверенно занимает первое место по транспортабельности (вес 45 кг), второе — по времени сборки и последнее — по скорости хода.

Лавировка на проа очень живописна. Поворот «галфвинд» (слов «оверштаг» и «фордевинд» проа не понимает) делается так: отцепив карабин галсового угла стакселя, тащишь его на противоположный конец лодки, а затем подбираешь шкоты и едешь задом наперед. Впрочем, четко выраженной кормы, как и носа, нет: кораблестроители сказали бы, что оконечности симметричны. Утешение лишь одно: тримаран лавирует нисколько не лучше, Валерий эффектно закладывает галсы во всю ширь Бердянского залива.

Посвежело. У «Агуры» прорезалась прыть, концы баллонов зашлепали по белым гребням. Когда показалась Обиточная коса, красный парус тримарана как-то неожиданно исчез из виду. Миша, подошедший ко мне, прокричал, что Валерий остался «без парусов».

Третий день сидим на пляже в 7 км от Приморска. Глупыми вопросами надоедают автотуристы. Размеренно взрываются камеры проа — работает, говоря научно, озонная коррозия резины. Норд-вест дует, как из трубы. Неимоверно печет солнце. Я сжег ступни; хожу, морщась от боли, стараясь спрятать ноги в какую-нибудь тень. Михаил перегрелся, залег в «Меву», как медведь в берлогу, и хандрит молча. Валерий угрюмо штопает парус, собираясь возвращаться в Бердянск. Да, он сходит с дистанции. (Справедливости ради надо упомянуть, что с тех пор его «Стриж» существенно изменился к лучшему и уже в начале следующей навигации 1979 г. он взял реванш — совершил успешное плавание по тому же Азовскому морю.)

На четвертый день мы с Мишей решаем йдтя прямо на Крым. Готовим лодки. С «Мевой» хлопот немного: за несколько лет походов все что надо давно поломалось и переделано. Под борта и слани уложены надувные баллоны, мачта дополнительно расчалена топ- и ахтерштагами, предусмотрена удобная система рифления.

У меня забот больше. Ощупываю каждую из 32 камер. Ставлю на поплавок дублирующий баллон— это еще 100 л плавучести и полная гарантия остойчивости. Проверяю якоря, вант-путенсы, такелаж, запас камер и инструмент. Лодку мою утопить невозможно, имеется все для ремонта на плаву. Компас зажат под сланями, к сетке моста принайтовлена канистра с пресной водой, еды вдоволь. Правда, кипятильник нас уже подвел — на ветру не работает, так что борщ в море не сваришь. Придется обойтись консервами.

А пока молча сидим на ракушечной куче, смотрим на деловитый огонь примуса, сжимая в ладонях горячие кружки с грогом. Хорошо, когда рядом надежный товарищ! Впервые выходить в море, зная, что дороги назад нет, по меньшей мере, как принято уже писать, «волнительно».

Раннее утро. Ветер — норд-вест до 6 баллов. Прыгаю в лодку, под штормовым стакселем вывожу ее на курс. В кильватер пристраивается «Мева» под глухо зарифленным гротом.

Выбравшись из-за косы, сразу попадаем на 1,5-метровую волну. С восходом солнца ветер еще усиливается, волна подрастает. Берег быстро исчезает из виду. Ведем прокладку. Попытался я было использовать транзистор как радиокомпас, но в него так плеснуло соленой водой, что он мигом заглох. В лодке все подмокло. Единственное сухое место — за пазухой, держу там спички и сигареты: иногда удается закурить, но на каждую сигарету трачу, наверное, по коробке спичек!

Идем в бакштаг лагом к волне. Бурлящие гребни цепляются за сетку, перехлестывают через, поплавок. Волны бьют в передние концы баллонов, лодку мою вертит, «самоуправление» на болтанке не срабатывает — приходится действовать поворотным швертом (забыл упомянуть, что рулей нет!).

Главное — не форсировать парусами, но даже под одним зарифленным гротом «Мева» бежит быстрее, чем «Агура» под штормовым стакселем, который явно мал. Миша все чаще ложится в дрейф, ждет. Сближаясь, перекидываемся шутками. Маневренность у проа хорошая, но мне надоело уклоняться от волн, иду напрямую. «Агура» пашет волны, как трактор, только отплевываюсь и протираю очки. Одет я тепло и вроде бы — герметизирован: на мне костюм из прорезиненной болоньи, только и он не спасает от потоков воды.

После полудня начались неизбежные неприятности. Волна к этому времени никак не меньше 2,5 м. Лопнула камера на носовом свесе поплавка, баллон завернулся — стал тормозить. Надо было вылезти на сетку моста, лечь на нее, затем вставить на место и накачать запасную камеру. Купаться лишний раз не .хотелось, а «Мева» шла рядом, я и попросил Мишу помочь. Он приткнул швертбот носом к балке проа, и мы дружно приступили к делу. Лодки нещадно мотались на волне и бились одна о другую, камеру же никак не удавалось накачать. Кончилась эта возня тем, что «Мева» своим флагштоком — крючком на его конце — зацепилась за мою топ-ванту. Возникла драматическая ситуация; Миша, не поскупившись на материал, сделал флагшток из такой толстой проволоки, что дергать посильней мы опасались — скорее поломалась бы какая-либо из мачт! В конце концов пришлось перекусывать топ-штаг пассатижами...

В море тишины нет: рушатся гребни волн, подвывает ветер, бурлит и плещется вода около лодки — даже трудно разговаривать! К шуму этому быстро привыкаешь, перестаешь замечать его. И тогда слышатся какие-то тихие голоса, смех, музыка — что это? Голоса моря или звуковые галлюцинации?

Вечереет. Мы в море уже 15 часов. Ветер продолжает усиливаться, идти очень тяжело, решаем «остановиться на ночлег» где-то посреди моря: если верить нашему «счислению», то находимся мы, пожалуй, на уровне 46-й параллели. Отдаю якорь, вытравливаю полсотни метров капронового шнура. Якорь, как ни странно, сразу забирает, лодка разворачивается носом к ветру.

Миша, подойдя сзади, подает мне швартовный конец. Не доверяя ему, мы связываем запасные фалы я заводим параллельно основному еще и дублирующий конец.

Пробую включить фонарь — без топку; отвернул крышку — из него потекла зеленая жижа. Я лишился навигационного огня, но он, собственно, в данный момент и не нужен: вокруг пустыня, мы далеко от судоходных путей.

Ночь. Черные языки облаков слизывают звезды одну за другой, грохочет море — сердится. С веста идет крутая, седая от пены волна. Ее не видишь, ее ощущаешь по нарастающему шипению гчебней, подкидывающих лодку к небу, а затем бросающих ее в преисподнюю. Завернувшись в пленку, накрывшись парусом, я укладываюсь прямо в лужу в кокпит своего славного проа, вцепившегося коготком в самый центр Азовского моря.

Иногда, приоткрыв глаз, обругаешь не в меру прыткую волну, обдавшую тебя брызгами, и снова дремлешь. И кажется, что не волны несутся над тряпичным баллоном, а сама «Агура», шлепая по волнам, несется как минимум 50-узловым ходом прямо на Арабатскую Стрелку. Только здесь, в 70 км от ближайшего берега, начинаешь осознавать, каково приходилось Ромеру, Бомбару, Мэнри. Нам далеко до прославленных мореходов! Годами ходили мы вдоль берегов, с уважением поглядывая на горизонт, с опаской пересекая 10-километровые заливы, выбрасываясь на берег при малейшем шквале. Два дня назад мы с Мишей сказали себе: кто хочет научиться плавать, должен лезть в воду. Ночь прошла спокойно. Проснувшись на рассвете, подзакусил плиткой шоколада и глотнул пресной воды. Шторм штормом, а на корабле первое дело — порядок. Запихнув все что мог в рюкзак, привязал его к сетке, сумку с едой и спичками повесил на мачту, выловил из воды трубку, протер ее и закурил. Затем привел в порядок баллоны, выбросил за борт весь хлам, в том числе и кипятильник.

Зашевелился Михаил. Жалуется, что промок и спать было холодно. Выбирая якорь, обнаружил, что швартовный конец «Мевы» давно оборван и висит она на нашей импровизированной «веревочке».

За ночь ветер нисколько не ослаб, но зашел к юго-западу. Под штормовыми парусами лодки круто к ветру не идут, приходится уваливаться. Прикидываем, куда нас может снести если ветер зайдет ещё дальше на юг? Прогнозы пессимистические: выходит, можем оказаться не то что в Керчи, а и на Кубани, проболтавшись притом еще несколько суток в мере!

Второй день морского перехода вообще дается труднее первого. «Стиральная машина» Азова работает на полную мощность. Поскольку изменился угол встречи с волнами, они все чаще так сильно быот по концам баллонов, что лопаются камеры. Приходится все чаще становиться на плавучий якорь и, лежа по горло в пене, когда не знаешь, что качаешь насосом — воду или воздух, заниматься ремонтом. Попытавшись оценить силу ветра и высоту волны, я, пожалуй, так и не преуспел в этом — нет масштаба для сравнения. Оба мы считаем, что волна была не меньше 3—3,5 м и крайне крутая.

Вообще, чем страшнее море, тем больше преимуществ демонстрирует проа. Когда идет на тебя стена воды, сжимаешься в комок, думаешь — все! Но лодка легко задирает к небу баллоны и боком-боком въезжает на эту стену, достаются тебе только брызги. Случается, конечно, что накрывает с головой, но всё, что вливается в мой кокпит, обтянутый реденьким полотном, тут же и выливается.

После полудня полегчало, ветер стал стихать, Выглянуло солнышко. Раздевшись до плавок, лезу с насосом на поплавок — подкачиваю камеры, а затем начинаю сушить на себе по очереди весь свой гардероб. Сев на банку повыше, хитрю — отворачиваю от волн: чуть брызнет, всю сушку приходится начинать сначала.

Подняв геную, стал догонять «Меву». Резво шлепаю с ухаба на ухаб. Впервые за два дня заработало «самоуправление» лодки. Прорезался жуткий аппетит; жую все, что попадает под руку. Подмокшие сухари вкусом напоминают брынзу (жаль, нет пива!).

Небо очистилось, сверкают солнечные брызги, лодки бегут уже под полными парусами. Прикидываем: за 26 ходовых часов прошли не меньше 130 км, тогда как напрямую от Обиточной косы до Казантипа всего 120. Где же, спрашивается, земля?

В четвертом часу прямо по курсу на горизонте появилось облачко, вызвавшее оживленную дискуссию. Чудеса оптики: его почему-то не видно в бинокль! Через час-другой облачко оформилось в двугорбую гору, до которой что-то около 20—25 км.

Ветер ослаб и хуже того — задул с юга, не пуская к земле. Тянем на мыс в крутой бейдевинд из последних сил, ходим галсами, меняем паруса. Близость берега размагничивает, но — рано! До мыса час хода, а солнце уже село, между нами и мысом появилась грозовая туча. Сверкают молнии, моментально темнеет. Шквал. Море закипает под бешеным ветром. Сбросив в воду плавучий якорь, убираю паруса. «Меву» сразу же относит куда-то во мглу, теперь каждому придется самостоятельно добираться до оговоренного заранее места встречи.

Как только шквал пролетел, снова ставлю парус и беру курс прямо на маяк, заморгавший на вершине Казантипа. В это время откуда-то из-за мыса, тарахтя дизелем и сияя ходовыми огнями, выплывает корабль. В море перед ним вспыхивает призрак: догадываюсь, что это Миша подсвечивает свои паруса. Жив! Корабль, остановившись, обшаривает волны жиденьким прожектором. Хуже другое — он разворачивается и идет прямо на меня: ухожу от него поперечными курсами, прижимаясь к скалам...

Ветер исчез, крупная зыбь раскачивает проа в каких-нибудь ста метрах от берега. Ни зги не видно. Устал я, как собака, согласен на самый захудалый пляж, но где его тут отыскать? Во тьме, прорезаемой вспышками маяка, громоздится сплошная стена, в которую с пушечным грохотом бухают волны. Выбрав на слух место потише, подгребаю к берегу, вот шверты уже цепляются за камни, а впереди по-прежнему видна лишь отвесная стена. Вынужден снова отойти в море.

Казантип — это мыс Горн Азовского моря. Здесь обязательно нарвешься на неприятность. Года три назад Михаил штормовал ночью в этом районе; я и сам как-то (и тоже ночью) крутился на шквалах в Арабатском заливе, а затем летел, как ошпаренный, мимо Казантипа. Ситуация скверная: лодка теряет плавучесть, подойти к берегу или обогнуть скалы не удается. Ближе к утру, когда на берегу погасли все огни, я вообще начисто потерял ориентировку. Я действовал как лягушка, попавшая в кувшин с молоком — «дрыгался», стараясь и не врезаться в берег, и не оказаться далеко в открытом море.

Рассвет застал крайне унылую картину. Ветер дул с берега, стоящей на якоре лодке с обмякшими баллонами требовался немедленный ремонт, а я дрожал на ветру, мечтая только о том, чтобы поскорее взошло солнце. Лишь через несколько часов, когда ветер чуть отошел, я смог поднять стаксель и двинуться на пляж в глубь залива. Лодку несло как-то боком, парус заполаскивал, но все это были мелочи. Выбросившись на пляж, я скинул с себя мокрую просоленную одежду, хлебнул спирта из заповедного НЗ и заснул, уткнувшись носом в песок, как потом оказалось — рядом с дохлой белугой.

Этой ночью Мише повезло больше. Ходить на «Меве» в кромешной тьме на сильном ветру и крутой волне — удовольствие невеликое. Гребни ловишь на слух; как только зашипит с наветра, немедленно приводись, иначе недолго и искупаться. Миша, разойдясь с кораблем, добрался кое-как до мыса, обогнул его на веслах и быстро достиг земли. Рано утром, забравшись на гору, он разглядел на воде парус проа и наблюдал за всеми моими злоключениями.

Праздничный ужин с «заморским» шампанским удался на славу.

Море, безудержное в гневе, теперь ласково лизало нам ноги. Оно не любит авантюристов и трусов. С морем нельзя бороться — оно непобедимо! Но не бойся его, живи с ним одним дыханием — и тогда твой кораблик взойдет на любую волну.

ОТ РЕДАКТОРА:

Четыре года спустя после описываемых событий мне привелось встретиться со всеми тремя капитанами — участниками описываемого похода, и сразу со многими их друзьями и последователями. Ставшие традиционными девятые по счету соревнования парусных туристов на Московском море привлекли любителей этого нового вида водного спорта из Москвы и Ленинграда, Тюмени и Калинина. Были представлены самые разнообразные конструкции парусников: и незрелые плоды первых шагов на поприще самодеятельного судостроения, и решения, поражающие мудрой простотой, которая дается только в результате многолетнего применения метода проб и ошибок. С некоторыми из лучших образцов этой летучей парусной эскадры читатели уже имели возможность ознакомиться по публикациям нашего журнала. Прогресс, по сравнению с описываемым проа постройки 1978 г., очевиден, так что комментировать совершенства «Агуры» мы не будем, хотя о малой надежности ее и стоило бы поговорить. Хочется, однако, обратить внимание на другую сторону вопроса, которой достигнутый прогресс не коснулся.

Обратимся к тексту. «Проа оказалось на судовом ходу. Ночь, видимости никакой. А пароход разворачивается и идет прямо на меня; ухожу от него поперечными галсами, прижимаясь к скалам»...

Так плавать нельзя! Это нарушение всех правил, включая основные правила хорошей морской практики. И решение здесь только одно: без надежного навигационного огня выходить в открытое море нельзя.

Остается надеяться, что автор несколько преувеличил высоту волн и силу ветра, да и кто бы на его месте не впал в ошибку! (Как утверждают специалисты, вероятность появления здесь 3-метровой волны не превышает 0,7%!) Важно другое: при описываемых штормах хождение под парусами на подобных лодках противопоказано.

А в целом мне как читателю просто захотелось на Азовское море, захотелось посмотреть, что же там, за горизонтом?

В. Лапин