Версия, № 39 (163) 16-22.10 2001 г., № 43 (167) 13-19.11.2001
Обозреватель «Версии» Петр Каменченко на надувном тримаране доплыл до самых заброшенных восточных территорий России
В восточных морях, на Сахалине и Камчатке мне хотелось побывать давно. И вот нынче летом такая возможность появилась. Опытный мореход и фанатик надувных парусных судов Саша Беликов предложил мне принять участие в походе в Японское и Охотское моря. «Версию» идея похода заинтересовала, и на Дальний Восток мы отправились в качестве экспедиции под флагом «Совершенно секретно».
О судне, на котором нам предстояло пройти полторы тысячи километров, стоит рассказать подробнее. Уникальность его в том, что в разобранном виде оно зимует в обычной московской квартире на антресолях и под кроватями, собирается экипажем за три дня, а рассчитано на крейсерские походы протяжённостью сотни морских миль. Плавает судно за счет восьмиметрового надувного корпуса и двух боковых баллонов поменьше. То есть по сути это лёгкая надувнушка-тримаран, но упакована и снаряжена она, как настоящая крейсерская яхта. Есть два постоянных паруса — грот и стаксель — и три сменных, бензиновый движок для прибрежных маневров, система спутниковой навигации (морской GPS), радиостанция, газовый камбуз, каюта на четверых и всё предусмотренное яхтенными нормативами спасательное снаряжение.
Конечно, комфорт на судне минимальный, зато мореходные возможности достаточно основательные. При хорошем ветре под парусами тримаран способен развивать скорость до двенадцати узлов, из-за минимальной осадки может перескочить мель и забраться в русло небольшого ручья, а баллоны (шесть секций) гарантируют непотопляемость. Баллоны эти были изготовлены специально для нас московской фирмой Raftmaster из очень прочного материала и выдержали тридцать семь часов восьмибалльного шторма. Назывался наш тримаран «Попандопула», хотя в официальных документах и радиопозывных название сокращалось до яхты «Пола».
Согласно судовой роли экипаж яхты «Пола» состоял из четырёх человек: создателя «Попандопулы», инженера-физика Саши Беликова — капитана; доцента Университета дружбы народов, геофизика Олега Макаровского — штурмана; кандидата физико-математических наук Леши Щербо — боцмана и вашего покорного слуги — матроса.
В середине июля тримаран был разложен в десять 50-килограммовых упаковок, наподобие байдарочных, и отправлен по железной дороге в Хабаровск, а оттуда уже непосредственно в порт Ванино на побережье Татарского пролива. Сами же мы добирались до места самолётом. Регистрационные документы и разрешение на плавание в пограничных водах были оформлены ещё зимой в соответствующих инстанциях
Место, откуда нам предстояло начать поход, находилось на самом краю Евразии. Собственно, оно и выглядело, как край земли, — отвесный обрыв в несколько сот метров высотой и протяжённостью в тысячу с лишним километров, от Владивостока до Николаевска-на-Амуре. На всём этом большущем расстоянии есть всего две удобные и относительно безопасные гавани, где в случае шторма могут отстояться морские суда: Советская Гавань — порт Ванино и Де-Кастри. Самым же скверным участком для мореходства является Татарский пролив — шестисоткилометровая аэродинамическая труба между материком и островом Сахалин. Спокойная вода в проливе редкость, а из-за разницы температур постоянно происходят туманы. Каждый год здесь бьются о рифы и тонут суда.
Материковый берег тоже к легкости бытия не располагает. На 100-150 километров в ширину здесь протянулись заросшие непроходимой тайгой горы Сихотэ-Алиня. Из-за труднодоступности и тяжелого климата жить на берегу Татарского люди особенно не стремились никогда. Даже японцы при всей их неприхотливости и ограниченности жизненного пространства практически не предпринимали попыток колонизации материка. А вот Российская империя и СССР всегда считали восточные территории своими, населяя их каторжанами.
«Ты помнишь тот Ванинский порт и вид пароходов угрюмый, как мы поднимались на борт в холодные темные трюмы» — лично у меня никаких других ассоциаций, кроме знаменитой зэковской песни с портом Ванино не возникало никогда. Оказалось, что никакой другой особенной активности здесь никогда и не было. Пока существовал ГУЛАГ, жила и обслуживающая его инфраструктура. Теперь остались несколько полумёртвых лагерей да паромные перевозки с Сахалина.
В бухте Малое Ванино, где мы собирали своё судно, стоял на вечном приколе один из свидетелей великой эпохи принудительного труда. Огромный, постройки начала века пароход «Ялта» с высоченным прямым, как у «Титаника», носом и надстройками по центру. Когда-то «Ялта» перевозила заключённых в Магадан, а теперь уже несколько зим подряд ее пилили на металл местные мародеры. Отпиленное скупают китайцы.
Работы и развлечений в Ванино немного. Основным способом проведения досуга, как мы заметили, является ловля челима и пиленгаса. Челим — это маленькая полосатая креветка, пиленгас - средних размеров рыбина из семейства кефалевых. По ночам, вооружившись фонариками местные парни и мужики таскали по воде сетки, а девушки и женщины приветливо визжали им с берега К нам и те и другие относились с добродушным любопытством и огромным желанием пообщаться, в особенности узнав, что мы приехали из «самой Москвы», о которой как оказалось, знают здесь не многим больше, чем мы о Ванино.
Два паренька, Серега и Колян, из охраны местного лагеря, растолкали нас среди ночи и принялись угощать водкой и только что отловленными мелкими ракообразными. Им очень хотелось узнать о Москве. Когда водка растопила застенчивость, один из них задал самый важный вопрос «А челима в Москве большого ловят?» Само собой, по его представлениям челим должен был быть в Москве огромных размеров.
Услышав, что челим в Москве не ловится никакой парень был поражён. «В Москве нет челима?» — переспрашивал он, не желая верить в то, что в Москве действительно челима нет. «А пиленгас в Москве есть?» — спросил с надеждой его приятель. И пиленгаса в Москве нет», — честно признался я. У обоих это вызвало почти шоковое состояние — в Москве нет челима и пиленгаса! «А что у вас тогда есть?» — Серега глядел на меня с надеждой. — «Ну, у нас есть Путин», — ответил я. «Путин? А это что за рыба?» — абсолютно серьезно переспросил ванинец. Я хотел было уже объяснить, что Путин — это наш президент, но меня опередил сообразительный Колян: «Ну и дурак же ты, Серый, Путин — это же Ельцин, понял?»
Собрав тримаран и стащив его на воду, первого августа мы пошли на север вдоль Татарского пролива. Первыми европейцами, исследовавшими его в 1787 год}; были французы из экспедиции Жана Франсуа Гало де Лаперуза. На двух судах — «Буссоль» и «Астролябия» они углубились почти на шестьсот километров в глубь пролива, но прохода дальше в Охотское море не нашли.
Возможно, что тогда его и не было. Лаперуз решил, что Сахалин — это полуостров, и нанёс его в таком виде на карту. Материковый берег он назвал Татарским, полагая, что где-то там в лесах прячутся несметные татаро-монгольские орды. От французов остались и другие названия: порт Де-Кастри, залив Делангля (по имени умершего здесь капитана «Астролябии»), остров Монерон, полуостров Крильон. С Лаперузом должен был идти и шестнадцатилетний курсант Наполеон Бонапарт, но в 1785 году у него умер отец, и Бонапарт вынужден был остаться. Не случись этого, как бы пошла тогда мировая история, ведь в 1788 году, выйдя из Австралии, экспедиция пропала без вести. А Сахалин считался полуостровом, пока в 1849 юду ошибка Лаперуза не была исправлена русским капитаном Невельским, доказавшим, что Татарский пролив соединяет Японское и Охотское моря.
Первым населенным пунктом на нашем пути стал поселок Токи-2. Не стоило бы о нем и упоминать если бы не одно событие, произошедшее двадцать пять лет назад. Весной 1976 года здесь произошел взрыв военных складов. Поселок с лица земли просто исчез, а ракеты и реактивные снаряды от "катюш" летели на километры вокруг. Горели сопки, горела тайга. От прямых попаданий в Ванино сгорели милиция и военкомат. Очевидцы тех событий рассказывали нам, что во Вторых Токах не спасся никто, и много людей погибло в других местах. Счастье еще, что в Ванино не взорвались склады тихоокеанского флота и склады химического оружия, оставшегося с войны. На Большой земле о той трагедии никто так и не узнал. Двадцать пять лет назад в СССР все было как всегда спокойно и благополучно.
Тайфун, который топил в начале августа Владивосток, чуть не утопил и нас. Мы вышли в морс при удобном юго-восточном ветре 9— 12 м/с с довольно высокой, но длинной и пологой зыбью. Где-то на юге происходил приличный шторм. Запросить прогноз погоды оказалось негде, на сотню километров не было даже пограничных застав. Постепенно ветер стал усиливаться, а зыбь превратилась в двухметровую волну с ломающимся гребнем. Мы надели спасательные жилеты, пристегнулись к леерам "обезьяньими поводками" и сняли все паруса, кроме грота, максимально уменьшив его площадь с помощью штормовых рифов.
Уйти к берегу, чтобы укрыться, было невозможно, так как ближайшая закрытая от шторма бухта находилась примерно в сотне километров к северу. В ту сторону нас собственно и гнал ветер со скоростью около десяти узлов. Вскоре волна увеличилась до трех метров и стала закрывать горизонт, судно управлялось уже с большим трудом. Мы сваляли грот и в это время, не выдержав напора огромных валов, переломился стержень руля.
Трудно придумать что-нибудь более скверное для маленького парусника, чем потерять управление в восьмибалльный шторм. Конечно, мы испугались, хотя держались в общем не плохо. Исправить ситуацию наш капитан не мог, но по крайней мере он знал, что нужно делать, чтобы все не стало еще хуже. Очень быстро мы бросили плавучий якорь, а когда его оказалось недостаточно, то сделали еще один из штормового паруса. Чтобы держаться носом по волне, поставили стаксель и попробовали запустить движок, который быстро захлебнулся. Затем настала ночь. Ночью мы потеряли один из плавучих якорей, ветром сломало гик стакселя, сорвало спутниковую антенну, из-за чего мы перестали ориентироваться, вырвало один из швертов (аналог киля на яхте).
Огромные валы били несчастного «Попандопулу», ставили его то на один, то на другой поплавок, катали нас по брезентовому трамплину палубы. Но каждый раз, вылетая на гребень волны, «Попандопуле» удавалось сохранить равновесие, а надувные корпуса (спасибо тебе, Raftmaster!) уверенно держали давление воздуха. Как ни странно, но в ту первую ночь шторма я даже спал. Перепуган я вообще был меньше своих товарищей, так как, не обладая их опытом, просто не понял, в какую переделку мы попали. Проснулся я от крика Леши Щербо, который услышал рев прибоя. Шторм продолжался и видимость не превышала ста метров. Однако стало ясно, что нас несет на скалы.
В первый раз я испугался по настоящему, когда из-за клочьев тумана по казалась отвесная каменная стена метров двести высотой. На неё шел трехметровый штормовой накат без шансов на выживание.
Мы успели поднять плавучий якорь и бросить тяжелый становой данфорт. Уйдя на тридцать метров вниз, якорь взял грунт. «Попандопула» повис в пятидесяти метрах от стены, медленно, но вполне отчетливо сползая в ее сторону. Долго таким образом удерживаться нам бы не удалось. Вися за кормой, Беликов смог запустить движок. В следующие часы мы девять раз уходили на моторе от стены, захлебывались, цеплялись якорями за дно и опять медленно сползали на скалы. Однажды мы пытались выброситься на крохотный пляжик между двумя стенками, но без руля лодку снесло в сторону, и мы снова спасались, зацепившись якорями за грунт.
В середине дня нам все же удалось надежно заякориться метрах в ста от берега, где мы и провисели следующую ночь, неся попеременную вахту. Во время своего дежурства я засунул под непромокаемый гортекс куртки CD плеер и, глядя на гранитную готику скал, слушал немецкую группу Rammstein. Впечатленьице, скажу вам, незабываемое!
На следующее утро в разрывах туч появилось солнце. Но почему-то взошло оно совсем не с той стороны, где должно было взойти. Пытаясь каким-то образом это объяснить, мы решили, что, пока шел шторм, нас унесло на Сахалин. Лишь через несколько часов, починив GPS, мы обнаружили ошибку. Находились мы на сто километров севернее предполагаемого места, а то, что в тумане казалось берегом, было лишь цепью небольших скальных островков. Судя по карте, всего в нескольких километрах от нас находился залив Накатова, вход в который, правда, перегораживал риф. Деваться было некуда — вновь запустив двигатель, совершая неуправляемые закидоны, «Попандопула» пополз в залив.
Риф стоял точно поперек входа в бухту. Где то в нем, судя по лоции, должен был быть проход, но при такой видимости увидеть его шансов не было. Ветер и волны жали нас на стоячий водяной вал. Приготовившись к удару, мы вцепились в такелаж, и тут «Попандопула» прыгнул через риф. Оторванные шверты, поднятый мотор и набитые до звона баллоны сделали нашу осадку ничтожной, и мы перелетели через риф, даже чуть-чуть не задев его. «С днем рождения, ребята» — сказал капитан Беликов, доставая из камбуза бутылку вина. В заливе Накатова был штиль.
Р.S. Автор выражает благодарность московской фирме Raftmaster за производство надувных баллонов, спасших автора сотоварищи во время шторма.
Пока «Попандопула» показывал цирковые номера на рифах, от избушки на берегу с большим недоумением на всё это смотрел мужик по имени Вован — сторож давно окочурившейся рыбной базы залива Накатова.
Жизнь Вован прожил тяжёлую и бестолковую. Пять раз сидел, о чём свидетельствовали покосившиеся синюшные купола, по количеству ходок наколотые на правой кисти. На зоне встретил свою любовь — Валеньку, высланную из Прибалтики. Освободившись, поженились. Потом прибились к рыболовецкому колхозу. Десять последних лет жили в избушке в заливе. Колхоз разваливался, рыбаки приходили всё реже и реже, потом и совсем перестали. Вовану с женой идти было некуда. Денег они не скопили, а море и огород хоть кое-как, но кормили. В конце прошлой осени Валя умерла. «Вышли мы на крыльцо с Валенькой моей, — рассказывал Вован, — с Богом поздороваться, с природой. Стою, курю. Хорошо, б...! Тут Валенька и говорит: плохо мне что-то, Вовочка. Я ей: отстань, б... А она молчит. Повернулся — лежит, родимая. Час я ей искусственное дыхание делал. Потом в Де-Кастри понёс. Не донёс, умерла».
В Де-Кастри Вован получил в колхозе две тысячи рублей на похороны и пристроился жить у знакомых рыбарей. Пока не кончились деньги, поминали Валю. А когда денег не стало, понял, что никому здесь не нужен, и пошел домой — сорок километров по снегу через горы. Ночыо спал прямо в снегу. Обморозил ноги. Уже на подходе к дому увидел двоих мужиков. Обрадовался: теперь можно и покурить. Мужики вели себя странно. Один ходил по канату, второй показывал Вовану фокусы. И наряжены они были не но сезону: в цирковые трико и балетные тапочки. Вован прочитал молитву и перекрестился — мужики исчезли. Две недели Вован лежал в нетопленой избе с обмороженными ногами, не ел, лишь иногда выползал, чтобы зачерпнуть снега и растопить на примусе. Ночами слышал, как кто-то ходит вокруг дома.
К весне ноги зажили. Начал собирать на отливе устриц, ходить в лес. Однажды увидел на дереве большое гнездо, стало любопытно, кто же там живёт. Полез, но ветка обломилась и сверзла Вована на землю. Левой рукой после этого падения он пользуется с трудом. Думал Вован умереть, не убить себя — он ведь верующий, — а просто не сажать больше огород, не запасать рыбу. Но приснилась ему покойница жена и строго велела посадить картошку и накосить на козу. Вован послушался, хотя козы у него не было, а косить одной рукой было тяжело. Накосив, сел на крылечко смотреть на море, где происходили тем временем любопытные события. Странное сооружение с четырьмя оцепеневшими человечками неслось прямо на риф. Бац — и «Попандопула» перепрыгнул в залив.
Видимо, вначале Вован и «Попандопулу» принял за галлюцинацию, а нас — за очередных цирковых мужиков. Основания у него для этого были: крайне странного вида посудина, выпрыгнувшая из шторма, и четыре живописных существа, тут же на радостях принявшихся за распитие. Тем не менее компанию Вован поддержал, а красное молдавское убедило его, что происходящие события не являются частью воображения.
Вован растопил печь, развесил по избе наши мокрые вещи и принялся готовить устриц. Жил он бедно, не имея многих, по нашим понятиям, абсолютно необходимых вещей и продуктов. Ни лодочного мотора, ни ружья, ни самых простых лекарств у него не было. Изба состояла из одной комнаты с печью и дощатых сеней. На окнах вместо стёкол был натянут полиэтилен.
— Как же ты тут совершенно один и без ружья, — спросил я Вована, когда мы сели чистить устриц, — тут ведь и медведи, наверное, водятся?
— Так один у меня на огороде живёт. — Вован показал рукой на загородку между избой и лесом. — Повадился там спать, б... Приходится колотушку с собою носить.
Потом Вован рассказал, как однажды зимой в сарай, где была навалена мороженая навага, залез тигр.
— Целую неделю рыбу в сарае жрал, гад. Нажрётся, развалится и спит. Или ещё к нам в окно заглядывает. Мы с Валенькой из-за него неделю в избе сидели. Отожрался и ушёл.
Невероятно, но в убогом Вовановом хозяйстве оказались жизненно необходимые нам плашки, метчик М10, 10-миллиметровые болты и кусок дюраля. Это было похоже на чудо! В противном случае исправить повреждения было бы исключительно сложно. Два дня мы прожили у Вована. Он помогал нам чинить «Попандопулу», топил баню, собирал для нас на отливе крупных устриц, а однажды достал из-за печки оранжевую непромокаемую куртку и подарил нашему капитану.
— На прибое нашёл, — объяснил он, — от япошек приплыла. Когда увидел, испугался: думал, мертвяк, б...
Утром третьего дня шторм стих, мы отремонтировались и могли продолжать поход. На прощание Вован обнял каждого из нас и перекрестил. Выходя из залива Накатова в прекрасное, светящееся на солнце жидким золотом море, мы смотрели назад, на тёмный берег, одинокого растрёпанного мужика и покосившуюся избушку, где на столе под Библией остались лежать 700 рублей на завещанную ему Валенькой козу.
Почти отвесные скалы мыса Сюркум уходили далеко в море и могли служить хорошим укрытием от южных ветров. «Попандопула» обогнул замысловатый кекур — так на Дальнем Востоке называют отдельно стоящие в море скалы — и бросил якорь у пляжа, сложенного из крупных, размером с футбольный мяч, галек. Разбуженные маневрами тримарана тюлени снова задремали на тёплых камнях метрах в пятидесяти от берега. Похоже, что людей здесь они давно не видели. Странно, всего в ста пятидесяти метрах вверх отчётливо просматривался маяк. Тропинки нигде не было, но с горы свисал толстый канат. Ухватившись за него, перебирая ногами по камням, мы с Лёшей Щербо поднялись на скалу.
На заросшей бурьяном площадке стояла похожая на деревянную толкушку на длинной ручке башня маяка, а чуть дальше — несколько выбеленных извёсткой каменных домов, ещё дальше в лесу валялись проржавевший радар, останки машин. Везде царили разруха и запустение. Побросав вещи и оборудование, люди ушли отсюда. В одном из помещений обнаружился целый склад толстых амбарных книг. На обложках значилось: "Гидрографическое управление ВМС. Вахтенный журнал маяка Сюркум, 1951 год». Все книги были аккуратно заполнены, прошнурованы и проштампованы печатями «для пакетов» воинской части № 13023. Наудачу я вытащил одну из книг, прочёл оглавление:
«Правила ведения журнала, личный состав, аппаратура и механизмы, запись случаев из службы маяка и его личного состава, запись особых происшествий и смены вахты». Начат 13 мая 1970 года, окончен 23 августа того же года. Сто страниц и три с половиной месяца из жизни на скале четырёх мужчин и четырёх женщин. Нашёл запись, сделанную ровно 31 год назад, 10 августа 1970 года:
8.00 — вахту приняла Макаренко Т.А. Идёт верховой туман. Ветер — южный, сильный, на море штормит. Личный состав маяка занят заготовкой сена и ремонтом печи в бане.
15.10 — проверила рабоп группы радиомаяков, все рабогают нормально. 16.00 вахту сдала (подпись). Обычная работа службы маяка. День за днем, страница за с границей. Кое-где чернила поплыли, но почерк везде разборчивый. А вот и запись из жизни личного состава. Сделана начальником маяка Валюком А.И. 15 августа: «Техник Махоркин Г.Н. весь день гулял по берегу с техником Завгородной Н.Г. Жена Махоркина пробовала увести его домой, на что Махоркин Г.Н. громко бранился с берега. В 19.00 Махоркин Г.Н. отказался принять вахту и ушёл с Завгородной Н.Г. в роту на просмогр кинофильма. Вахту принял Макаренко И.Г. Жена Макаренко постоянно находится с Махоркиной М.В.
Оказывается, тридцать назад здесь бушевали страсти, распадались семьи, а где-то совсем рядом в тайге скрывалась загадочная рота с кинопроектором. И вот теперь от той жизни остались лишь никому не нужные амбарные книги ВМФ, разваливающиеся дома да заросшие густым кустарником дороги, по которым некому больше ходить в кино. Никому не нужная, никем не охраняемая дикая восточная территория России.
Вечер, на море ложится туман. Татарский пролив медленно погружается в вязкий мрак. Высоко на скале темнеет похожий на толкушку маяк. Ночью у самого берега на тюленей нападают касатки. Сквозь шум моря мы слышим тяжелые вздохи огромных животных. Жизнь на мысе Сюркум продолжается.
Полуостров Крильон — самая южная точка Сахалина. Дальше — Япония. В хорошую погоду с заставы на Крильоне можно разглядывать в бинокль дома и автомобили на Хоккайдо. Обойти мыс с ходу нам не удалось. Сильный встречный ветер и сулой загнали «Попандопулу» под берег. В 1787 году корабли Лаперуза несколько дней не могли войти в пролив. С тех самых пор он носит имя великого командора.
Связавшись с пограничниками, мы попросили разрешение на высадку. «Лебедь Крильон» (морские позывные пограничников Сахалина — «лебедь») дал добро. На берегу начальник заставы проверил наши документы и разрешение на плавание в пограничных водах. Убедившись, чго все документы в порядке, пригласил нас пообедать с личным составом.
Нужно сказать, что своей собранностью и чувством ответственности пограничники на Сахалине вообще производят самое лучшее впечатление. При никуда не годном материально-техническом обеспечении и позорном снабжении они продолжают охранять границу и, не дай бог, будут её защищать, надеясь только на себя. Старлей Серега, окончивший Одинцовское пограничное училище под Москвой, показывает на едва заметные холмики вдоль берега. «Это доты, — объясняет он. — остались ещё от японцев. Мы поддерживаем их в полном порядке. Если что, нужно будет только траву на бруствере скосить и пулемёт на станину поставить. Берег пристрелян». Старлей держится решительно, несмотря на то, что вместо сорока пяти бойцов (по штату) на заставе их всего одииннадцать. А как-то зимой осталось и вовсе четверо, вместе с начальником и его заместителем. Один — на рации, один на дизеле, а ведь есть ещё и визуальное наблюдение, не говоря о кухне, прачечной, подсобном хозяйстве, корове и свиньях. Как им удаётся при всём при этом ещё и границу охранять...
Семь месяцев в году дорога на Крильон непроходима. Горы, снег... Два раза в год судно привозит продовольствие и соляру для дизеля. Информационная блокада: ни телевизора, ни газет, только радио. А вот ребята хорошие. С каким-то старомодным и искренним чувством долга. «Ещё мой прадед границу охранял, — рассказывал старлей Серёга. — У нас в семье хранится оружие, которое ему сам Николай I подарил. Отец у меня в Генштабе в Москве работает, мог бы и меня куда-нибудь пристроить. Не захотел. Решил, что я должен сначала на границе послужить. А я Крильон выбрал. Ткнул пальцем в карту и попал на край земли. Ничего, не жалуюсь, мы же пограничники».
Вот только чем им эту границу охранять? На сахалинских береговых погранзаставах нет даже моторных лодок, не говоря уже о современных быстроходных катерах. Не положено им это! И если бы мы в ответ на радиозапрос просто послали «лебедей» куда подальше и повернули в Японию, то поймать нас было бы нереально. До японских территориальных вод миль десять, а до ближайшей 6азы в Корсакове, где теоретически могут быть наши военные суда, больше пятидесяти. Вот и идут в Японию под носом у погранцов пираты, гружённые камчатским крабом, трепангом, гребешком, икрой и красной рыбой. А погранцам остаётся только на них с берега смотреть и береговую линию пристреливать.
В Южно-Сахалинске, или Южном, как его здесь чаще называют, больше сотни теневых миллионеров, и каждую путину прибавляется по десятку новых. Бандитов, по местному — мафиков, на Сахалине даже с избытком. Стреляют и взрывают, как везде, но есть и местный колорит. Жертвы просто исчезают, благо вокруг сопки и море. Об исчезнунших рассказывают леденящие душу истории, как мучительно умирали в муравейниках, расклёвывались чайками или медленно топились в приливе. Разумеется, мафикам такие истории только добавляют авторитета.
Деньги делаются на браконьерстве и контрабанде: рыба, крабы, икра, сырой лес. Обойти квоты и таможенные ограничения — десятки способов. Назад, из Японии, везут деньги, подержанные (или ворованные) автомобили и запчасти.
Крупных организованных преступных группировок на Сахалине две: московская, ориентированная на столичных братков и крышующих их чиновников, и комсомольская, подчиняющаяся братве из Комсомольска-на-Амуре. Последняя гордится соблюдением старинных бандитских традиций и живёт по понятиям. Есть ещё несколько более мелких, национальных группировок: корейцы, китайцы, кавказцы. За кавказцами традиционная торговля водкой и рэкет. Китайцы в основном обирают друг друга и торгуют поддельными шмотками самого плохого качества.
С корейцами сложнее. На Южный Сахалин их в качестве рабов завезли японцы. Корейцы строили для них порты и железные дороги. Работали в шахтах. В 1945 году, когда весь Сахалин стал снова русским, японцы были постепенно интернированы на родину, а корейцы остались. Уезжать им было особенно некуда. Сахалин они считают своим домом, а себя «русскими» корейцами. В последние годы их община на Сахалине заметно поднялась благодаря помощи из Южной Кореи. У корейцев сильные позиции в недвижимости, торговле лесом, судоремонтном бизнесе. Есть целые рыболовецкие артели, состоящие из одних корейцев. Относятся к ним на Сахалине весьма неплохо. А среди молодёжи какого-то разделения по национальному признаку и вообще не заметно. Тем более что сахалинские кореянки отличаются красотой — стройные европейские фигуры при изысканных азиатских чертах лица.
В отличие от столичных братков, сахалинские мафики в массе своей ещё не остепенились. Период бандитской романтики, с её наивно-сентиментальной и искренне-уродливой ритуальной атрибутикой у них ещё не закончился. Сытный японский джип (по-местному «японка»), блатной шансон, полный рот золота, цепура в палец толщиной с гимнастом на шее, бритый затылок и пальцы веером вызывают здесь по-прежнему уважение и зависть. Однако создаётся впечатление, что бандиты — единственная на Сахалине сила, которая знает, что нужно делать, и не ленится делать это. Мафики на Сахалине делают деньги, и в этом им никто особенно не мешает.
Может быть, и не стоило так много писать здесь о бандитах, на нашу экспедицию их существование, к счастью, никак не влияло, но игнорировать очевидные факты было бы нечестно, тем более в «Версии», которую, как оказалось, хорошо знают и любят на Дальнем Востоке и Сахалине.
Р.S. Автор выражает благодарность московской фирме Raftmaster ( www.raftmaster.com за помощь в изготовлении снаряжения и просит откликнуться Нину Сергеевну Пешкову (Дмитриеву), 1946 года рождения, проживающую в Санкт-Петербурге. У меня есть адрес вашего брата Владимира Сергеевича Дмитриева (Вована).
Пётр Каменченко
Фото автора
