Воспроизедена статья в журнале "Яхты", май-июнь 2015 г., с.133-137: отрывки из рукописных воспоминаний композитора Александра Александровича Голубенцева о том, как в 1929 году он вместе с друзьями на сделанной собственными руками яхте "Селена" совершил переход от Котельнической набережной в Москве до Сочи. В основе материала лежит публикация 1976 г. в изд. "Молодая гвардия".
Материал и дополнения переданы Никитой Леонидовичем Голубенцевым, внуком А.А.Голубенцева.
Справка: А.А.Голубенцев родился в 1899 г. в Калуге. В 1922 г. окончил Петроградскую консерваторию, в 1921—1924 - заведовал муз. частью и был композитором Лиговского драмтеатра и Театра новой драмы в Петрограде.
В 1924—1930 - заведующий муз. частью и композитор Первого рабочего театра Пролеткульта; затем работал в ГИТИСе и других театрах, в 1935-1949 г.г. - Театре им. Е.Вахтангова в Москве. Написал музыку к более чем 100 спектаклям и фильмам, автор ряда муз. произведений, в том числе романсов на стихи Ахматовой, Пушкина, Есенина.
Относящиеся ко времени плавания дополнительные иллюстрации взяты с портала старых фотографий pastvu.com.
На старте из Москвы экипаж "Селены" составили четверо, от Рязани шли втроём, от Ростова до финиша — вдвоём. Волго-Донского канала в то время еще не существовало, лодку пришлось перевозить по суше.
24 мая 1929 года, перед вечером, из московской мастерской спортивного инвентаря, что помещалась тогда на улице Воровского, грузовик привез яхту-швертбот "Селена" к Устьинскому мосту. У самого моста, какраз напротив того места, где теперь поднимается громада высотного дома на Котельнической набережной, яхта была спущена на земляной откос берега Москвы-реки. Зелень откоса пересекали узкие тропки, протоптанные окрестными жителями, когда они отправлялись на реку полоскать белье и чистить самовары. Кое-где в землю были вбиты колья, привязанные к ним козы меланхолически пощипывали весеннюю травку.
Из машины на траву выгрузили паруса, рангоут, снасти, рюкзаки, кастрюли, сковороды, чемоданы. Яхту поставили на катки и по мягкому грунту спокойно столкнули в воду. Четверо сопровождавших — это мы, герои путешествия — наконец вспомнили, что ничего с утра не ели. Из захваченных в мастерской обрезков досок быстро накололи дров и вскоре тут же, почти рядом с Кремлем и Красной площадью, трещал веселый костер.
Котельническая набережная.
Утром 27 мая яхта тихо двинулась под приветственные крики по Москве-реке, чтобы где-то в неопределенном будущем, прорезав центральную Россию, Поволжье, Донские степи, Приазовье и выйдя Керченским проливом в Черное море, причалить к гористому, увенчанному пальмами, олеандрами и лаврами берегу Кавказа.
Утро встретило нас холодом с дождем. Несмотря на это, мы разделись и попрыгали в воду. Условились купаться каждое утро при любой погоде.
Приготовили горячий завтрак. Кто не знает, какой вкусной кажется даже не очень изысканная пища на свежем воздухе! Стремясь скорей вырваться в более теплые края и на большие просторы, решили идти днем и ночью, останавливаясь только один раз на закате, когда обычно спадает ветер. Распределили вахты. Началась повседневная деловая жизнь похода. А дела на яхте всегда много.
Много времени и физических усилий отнимало прохождение многочисленных на первом этапе пути шлюзов.Обычно приходилось дожидаться парохода или каравана барж, стобы шлюзоваться вместе с ними, но иногда, измученные долгим ожиданием, мы шли в атаку на начальника шлюза и упрашивали его прошлюзовать нас в одиночку.
Шлюзы тогда еще были старые, чуть ли не петровских времен. Камера шлюзов представляла собой земляную выемку с земляными же, наклонными под 45 градусов откосами, густо утыканными для укрепления тонкими сваями.
Приходилось швартоваться с двух бортов на середине камеры, чтобы при спаде воды не посадить яхту на торчащие колья. Открывались и закрывались ворота, а также поднимались водосливные щиты на них при помощи ручных лебедок.
Целую неделю дождь лил почти не переставая, и нам казалось, что мы уже никогда не увидим ясного голубого небв.
Тяжелые промокшие паруса, никогда не просыхающая одежда, белье и обувь. В трюме — вода, которую надо постоянно откачивать. На берегу — мокрая трава или липкая грязь, неразгорающиеся костры, на которых ничего не удается просушить. И даже ночью в рубке — всегда влажные подушки, одеяла, простыни.
Как-то на унылом сером рассвете, при входе в шлюз за караваном, нас стало ветром наваливать на огромный плот, стоявший у стенки шлюзового канала. Из края плота торчали ржавые железки, обрывки металлических тросов, проволока. Для яхты создалась угроза. Полусонные, небритые, с всклокоченными волосами, в измятой, грязной и мокрой одежде, мы вылезди на палубу с веслами и отпихивались изо всех сил, спасали яхту.
Из маленького шалашика, какие всегда бывают на плотах, вышел бородатый плотовщик в меховой шапке-ушанке, с короткой трубкой в зубах. Он несколько минут внимательно смотрел на нас: — И сколько же вам платят за эту собачью работу?
Когда мы входили в Оку, солнце успело уже опять спрятаться. Перед нами открылись бесконечные пологие дали, мягко светившиеся под огромным, затянутым облачной пеленой небом. К ночи ветер перешел в шторм. Мы неслись как на крыльях. Когда большая волна настигала яхту и выворачивала ее корму, приходилось с большой силой налегать на румпель, чтобы удержаться на курсе.
Хотя ветер и был в основном попутным, все же приходилось часто менять курсы из-за извилин реки. Иногда в сложном изгибе река ненадолго поворачивала в обратном общему ходу направлении. Тогда шли, лавируя против разъяренного ветра. На шквалах яхта резко ложилась на бок, погружая весь борт и черпая внутрь воду. Четверо мужчин отваливали в такие минуты свои тела далеко за борт, чтобы не дать ей перевернуться.
Закусывали на ходу, не отрываясь от шкотов и румпеля. Но ропота не было. Всех захватило это неистовое глотание километров, количество которых мы изредка сверяли по карте.
В воскресенье 9 июня вдали справа показались очертания нижегородского кремля. Слева дымили трубы заводов. Гудели, маневрируя, буксирные пароходы. На п5еревозах большие волжские лодки-завозни, переполненные пассажирами, сновали от берега к берегу. Разбросанные по всему зеркалу реки, стояли на якорях маленькие долбленые ботники горьковчан, ловивших рыбу "самодуром".
Лавируя между ними, расходясь с пароходами, мы все ближе подходили к последнему плашкоутному мосту, соединяющему Горький с Купавиным, территорией, где располагались знаменитые нижегородские ярмарки. Мост перекинут через Оку у самого ее устья. Это как бы черта, отмечающая последние минуты ее самостоятельного существования.
Нижний Новгород. Вид со стороны ярмарки.
Перед отправлением парохода.
Волга у Лысково. Фото С.Н.Гусева.
С удивительной методичностью Дон петлял свои змеиные узоры по степным просторам. Время было трудное, начало коллективизации. Встревоженное население донских станиц относилось к москвичам настороженно, и мы с трудом обеспечивали себя продовольствием. И вот мы плывем по широким зеленым протокам дельты Дона. Погода великолепная. Ветра почти нет, но сильное течение неуклонно несет нас к морю. Кругом тихо и безлюдно.
При всех разветвлениях дельты мы держимся левее, чтобы оказаться в самой южной протоке, где у выхода в море стоит поселок Кагальник. Кагальник предстал перед нами разбросанными по берегу многочисленными огоньками. В полной темноте нащупали какие-то мостки и, пришвартовавшись к ним, пошли в ближайший домик, где нас радушно встретили, накормили яичницей с салом и уговорили переночевать на твердой земле.
На наш вопрос, далеко ли море, хозяин удивленно посмотрел на нас и, протянув руку по направлению каких-то домиков и заборов, сказал: "А здесь!".
В последний раз отталкиваемся от речного берега. Затем берег отодвигается стеной высоченных тростников. Вокруг нас только бегущая вода, проносящиеся мимо тростниковые острова и хлопья утреннего тумана, но и этот призрачный пейзаж держится недолго.
Острова вдруг раздвигаются, заросли тростников поворачиваются, туман исчезает, и открывается беспредельный морской горизонт, освещенный низким утренним солнцем. Сразу начинает покачивать тем характерным для моря медленным и плавным колебанием, какого не бывает на самой широкой реке даже в сильный ветер. Сидим молча, как завороженные.Справа и слева, если присмотреться, еле видны отдаленные берега прозывавшегося в старину Лукоморьем Таганрогского залива, по которому мы идем.
"Селена" принадлежала к классу яхт, называемых швертботами, в отличие от морских яхт, имеющих низко расположенный под днищем балластный киль-противовес, не дающий им перевернуться. Так вот, швертбот не может отстаиваться от шторма в море, уходя дальше от берегов на безопасные глубины. В условиях нарастающей силы ветра и большой волны швертбот даже при квалифицированном управлении и всех принятых мерах может все-таки перевернуться.
Уже половина неба закрыта надвигающимися с юга угрожающе-темными тучами. Мгновенно наступает темнота. Полное затишье. Быстро убираем стаксель, и тут с зюйд-веста налетает шквал. Парус рвется из рук. "Селена" ложится на бок и круто к ветру бросается впередю Появляется какой-то буйный азарт. Мы мчимся в полной темноте, вздымая скулой фонтаны брызг.
— Огни! — кричит Миша.
Слева впереди сквозь тьму появляются два высоких огня — зеленый и красный. Это входные огни Ейского порта. Мы орем невесть что, а еще через некоторое время влетаем в порт. Сразу становится тихо и спокойно. Пробираемся между темными силуэтами больших пароходов. Забравшись в уголок подальше от входа, бросаем якорь, поднимаем на мачту нашу единственную "летучую мышь" и, спустившись в рубку, крепко засыпаем.
Ейск. Пляж на косе и развалины завода Варварова.
Южный берег Таганрогского залива оканчивается далеко вдающимся в море песчаным мысом, так называемой Долгой косой. И вот мы здесь, в 50 км от Ейска. Если решим идти открытым морем, напрямик к Керченскому проливу, то курс наш будет на юго-запад, перпендикулярно оставляемому берегу. Ветер попутный, не более 3 баллов. Прогноз самый благоприятный. Лучших условий для такого перехода не может быть, и мы ложимся на зюйд-зюйд-вест. Теперьмы увидим землю только завтра.
Погода великолепная. Лежим на палубе, загораем. По моим расчетам, делаем в среднем 4-5 узлов и после ночи среди моря в течение завтрашнего дня должны быть в Керчи.
Но что это? Изумлению нет границ: мель посреди моря, вдали от берегов. Мы с Мишей вылезаем из яхты, ощупывая ногами дно. Глубина везде одинаковая и... минимальная.Облегченная яхта приподнимается, и ветерок, по счастью очень слабый, двигает ее вперед, но настолько медленно, что мы с Мишей, шлепая по воде, успеваем сопровождать ее. И вдруг... мель окончилась вертикальным обрывом, и мы от неожиданности ухнули в воду с головой. А когда вынырнули, увидели "Селену", которая бодро уходила к югу, подхваченная очередным порывчиком. Судьба помогла нам: от толчка с палубы свалилась свободная бухта пенькового троса, конец которого был закреплен на яхте.
День продолжался так, как будто ничего не случилось, и мы имели полную возможность ясно представить себе, что было бы с нами, если бы случай не бросил нам спасительный конец.
Так или иначе, Азовское море было пересечено. Когда до берега оставался приблизительно километр, наше внимание было привлеченоинтересным явлением: по воде, окружавшей вход в пролив, проходила извилистая линия: граница двух масс морской воды, резко отличавшихся по цвету. Разноцветные воды нигде не смешивались: с одной стороны желтовато-серая азовская, с другой — зеленовато-голубая, лазурная вода Черного моря. Поставив яхту в дрейф, мы стали прыгать в море, ныряя в Азовское море и выныривая в Черном.
Керчь явилась для нас некоторым итогом. Когда мызашли в кабинет начальника порта, сообщение о том, что мы пришли на яхте из Москвы, вызвало шумное оживление. Тут же было решено завтра, в воскресенье, устроить гонки.
Было уже 24 июля. День был на исходе. Стало ясно, что мы каким-то образом проскочили Анапу. И тут мы скорее ощутили, чем увидели перед собой на фоне черного неба еще более сконцентрированную черноту, уходящую куда-то вверх. Над нами нависала громада каменного утеса. Ветер пропал совсем. Мы застыли в полной неподвижности, словно зависли в невесомости, без света, без звука. Потом тихо достали весла-гребки. Капли, падающие в воду, звучали гулко. Ощупью отыскали себе как-нибудь спокойное место, вроде фиорда. Бросили якорь. Пришлось отдать весь якорный канат: глубина больше 30 метров... Утром проснулись под вой и свист ветра. От соседей мы узнали, что место это называется мыс Утриш, что пролив является надежным укрытием, что сейчас дует норд-ост, самый коварный ветер здешних мест, и что если он разгуляется до большой силы, то угоняет рыбаков в открытое море и даже к турецким берегам.
Через три дня мы были на траверзе Цемесской бухты. К концу дня ветра совсем не стало. Наступил полный штиль. В старину среди моряков парусного флота считалось, что новичок получает диплом второй степени, когда научится переносить любой шторм, и диплом первой степени, когда научится переносить любой штиль. Ощущение беспомощности, парализованности давит на психику, лишает покоя, делает людей нервными. Три дня и три ночи не было ни малейшего дуновения. Море стало гладким, как озеро, и мы вынуждены были любоваться с одной и той же точки, как вечером загорались, а утром гасли огни в окрестностях Новороссийска. На другое утро появились еле ощутимые воздушные колебания.
Пошли в ход все суеверные приметы парусников: мы тихонько посвистывали, скребли сучок на мачте. Приходилось создавать искусственный крен, чтобы придать парусу подобие аэродинамической формы. Ни один порывчик не был упущен. Вся заключенная в нем крошечная энергия была преобразована в еле заметное, но неуклонное продвижение яхты на восток. Отчаявшись дождаться усиления ветра и совершить красивый подход к Солнцедару под парусами, мы вынули весла и начали попеременно грести. Еще час-полтора, и мы подошли к пляжу.
Уже больше месяца мы болтались в море, а прошли меньше, чем рассчитывали пройти за две недели. Никак не хотело море пустить нас в Сочи. Мы проплывали мимо сплошного однообразного пляжа, плотно усеянного загорающими и барахтающимися в воде телами обоего пола, всех возрастов и всевозможной длины и толщины, в купальниках и без оных.
14 августа, в 21 час 30 минут по московскому времени, мы прошли желтый Сочинский маяк и очутились на траверзе города. Поход был закончен.
Прошло несколько месяцев. Приближалась пора штормов. На руках подняли мы "Селену" на высокий берег, разоружили ее, укутали в брезент. Навигация закончилась.
Сочи. Санаторий "Ривьера" в шторм.
В середине марта 1930 года я получил печальное известие: 8 марта шторм ураганной силы со стороны моря с высотой волны, которой не упомнят старожилы, оборвал все крепления и стащил яхту с высокого берега. От "Селены" осталась груда щепок. Но мачта, рангоут и парус сохранились у моего родственника Володи. Через три года я построил на Оке своими руками новую яхту. А парус на нее поставили старый. Но это уже другая история.
11 ноября 1976 г.